Особенно тревожился Языков – родственник молодой царицы Марфы Матвеевны. Многой чести и многого богатства достиг Иван Максимович при Федоре Алексеевиче, хитро оттеснив от царского трона бывших любимцев Милославских. Теперь же злая судьба над ним, честолюбцем, насмеялась: в молодых летах умирает царь, и с ним рушатся все надежды.

Вдовая царица Наталья Кирилловна Нарышкина тоже с раннего утра приехала с малолетним царевичем Петрушей из Преображенского – ссыльного села, куда ее закинула царская немилость и где она растила свое ненаглядное дитя.

Был здесь и боярин Артамон Сергеевич Матвеев, что недавно был возвращен из Пустозерска, где опалу незаслуженную отбывал.

А у самого царского ложа, сдвинув соколиные брови, в глубокой думе стояла царевна Софья Алексеевна. Загадочен, полон тайных помыслов был взор ее хмурых очей. Скорбела ли она, надеялась ли на что – того не разгадать было никому в горнице. Могучей силой дышало ее лицо. Недаром со страхом поглядывала на нее царица Наталья Кирилловна, вдоволь натерпевшаяся от своевольства гордой и непокорной падчерицы. Знала вдовствующая царица, что мужская отвага и мужской ум таятся в мощном теле царевны, что уже ведет она тайные переговоры с буйными стрельцами и грозит бедой и невзгодами молодым царевичам.

Перед смертным одром брата в уме Софьи Алексеевны роились такие мысли, что доселе женскому слабому полу и не снились. «Вот, – думала царевна, – лежит и кончается царь Федор… Кто же после него наследует царский престол? Кому по плечу и по разуму управлять обширной землей московской? Брат Иван – отрок недужный и малоумный. Не ему же садиться в цари и землей править! Брат Петр – совсем юн и несмышлен. А чтобы за него Матвеев да Нарышкины правили – этого допустить нельзя! Почему бы на Руси новые порядки не завести? Почему бы царевне на престол не сесть? Или меня Господь разумом обделил? Или не хватит у меня друзей и пособников верных? Голицын да Хованский не глупее остальных вельмож. Дай, Господи, сбыться тайной мечте моей! Не уроню я царства, не посрамлю памяти отцовской!..»

И перед очами царевны Софьи пронеслись яркие, горящие огнем грядущие дни, волнуя и чаруя ее душу… Вот она, в венце и порфире, сидит на царском престоле. Вся земля славит мудрость и благость правительницы Софьи Алексеевны. Далеко за рубеж проникает ее громкая, светлая слава…

Вдруг громкие рыданья нарушили жуткую тишину. Царевна оглянулась. То плакала близкая вдова, неутешная царица Марфа Матвеевна.

– Ох, не житье мне без него, без супруга любезного! Схороню я свою головушку в келье монастырской, буду жизнь коротать сиротиной!..

Хмурясь, слушали бояре причитания царицы. С глубокой скорбью глядел на нее Артамон Сергеевич Матвеев, возле которого робко жался хворый подросток, старший царевич Иван.

Словно пробужденный плачем и горем молодой супруги, подал голос со смертного одра умирающий царь.

– Софья! Сестра! – позвал он хрипло и жалобно. – Не оставь Марфу. И царевичей не обидь. Грех тебе будет.

Вздрогнула Софья Алексеевна, хотела ответить брату, но он уже снова смежил слабые очи и забылся. И замер на устах царевны лживый ответ. Изумленная, недобрым взором взглянула она на умирающего. Неужели проник брат в ее грешные мысли? Неужели стал ясновидящим в минуту смертную? Или донесли ему?..

– Матушка! – раздался звонкий голос царевича Петруши. – Чего же сестрица нас к царю не пускает? Может, он и мне хочет словечко молвить.

– Нишкни, дитятко, – тихо проговорила мать. – Царь недужен, ему не до беседы с тобой.