– Ему суждено быть царем.

Все умолкли, крестясь и молясь. Патриарх начал читать отходную…

Вечером 29 января 1676 года по Москве разнесся заунывный перезвон, оповещавший жителей об упокоении царя Великия и Малыя и Белыя Руси. Неутешно плакал юный самодержец. Не на словах только, а на деле задался он задачей выполнить завет усопшего родителя.

С. Арсеньева

После похорон Тишайшего царя лучшим утешением его сына Федора было проводить свободное от государственных дел время в покоях малолетнего брата. Они были убраны с особенной роскошью. Полы, стены, оконные рамы обиты алым амбурским (из Гамбурга) сукном. Половички сшиты из белого сукна с узорными каймами. Кроме лавок и скамей было поставлено, как и у Федора, когда он был царевичем, кресло, обитое рудо-желтым бархатом с золотым галуном.

Царь Алексей Михайлович Романов (1629-1676)

С царем часто приходил и его советник Симеон Полоцкий. Маленький Петр любил эти посещения, нетерпеливо ждал своего царственного брата. Ему нравилось забрасывать любопытными вопросами и царя, и умного инока. Для них он бросал своих потешных товарищей, игрушки, обитых шерстью деревянных лошадок, цимбалы и клавикорды, даже лук и стрелы ставились в угол. Только меч оставался при бедре. Раскладывались фряжские потешные листы. На них были изображены иностранные города, великие корабли, сражения на суше и на море, небесные светила, расписные двенадцать месяцев года. Петру все хотелось знать, он обо всем расспрашивал своего любимого и любящего брата.

Однажды, выходя от царевича с отцом Симеоном, государь направился в терем вдовствующей царицы. Грустная, с заплаканными глазами сидела, пригорюнившись, одинокая Наталья Кирилловна. Низко поклонившись царю-пасынку, она приняла благословение инока.

– Ты все плачешь, родимая, – целуя ее руку и садясь рядом на мягкую скамью, заговорил Федор Алексеевич. – Слезами мы горю не поможем, не вернем к жизни унаследовавшего вечное блаженство нашего незабвенного усопшего. Докажем же ему нашу любовь, станем свято выполнять данное ему обещание.

Царица насторожилась, не сразу сообразила, куда клонится речь.

– Мы были сейчас у царевича…

– А я утречком на него осерчала! Боярыня-мамушка никак не могла заманить его в церковь. Так я одна обедню-то и отстояла.

И опять заплакала царица.

– Ну же, не кручинься, болезная! Он, видно, попризанялся своим потешным учением.

Махнула рукой раздосадованная молодая мать.

– И не говори, иной раз зло берет от этих его игр! Точно впрямь жить ему с солдатами. Первый встает, первый везде, всегда впереди! Уж он их и учит, и мучит. Так изловчился, что всегда крепость сам берет. Больно уж горяч.

– Всегда я любил нашего Петрушу, матушка царица. А за последнее время так привязался, что и днем и ночью о нем думаю. Господь возлюбил тебя, благословив таким чудным сыном…

С восторгом смотрел на своего царственного ученика скромный инок. Велик был всегда недужный царь Федор в своей любви к младшему брату – сильному, живому, здоровому.

– У нас в обычае начинать учить царевичей лет с семи, – вдумчиво продолжал свою речь царь. – И я так начинал. Петруша-то еще молод, да уж очень умен становится. Вот я и пришел посоветоваться с тобою, царица: кого бы взять ему в наставники?

– Да он уже всю азбуку запомнил, за часослов принялся. Ну, и петь больно охоч, все божественное, церковное, – с гордостью отвечала молодая мать.

– Знаю, что сама ты, родимая, была его первой учительницей. Но вот сама же говоришь, что много времени он играм отдает…

– И как это у него на все хватает времени? Ума не приложу, – задумчиво произнесла Наталья Кирилловна.