Но младший царевич не угомонился и бросил сердитый взор на сестру. В том взоре крылось грядущее – бурное, кровавое…
– Владыка идет, владыка идет, – зашептали кругом, и ряды боярские разомкнулись.
Белый клобук засиял золотым крестом в глубине горницы. То шествовал к одру умирающего патриарх.
В. Лебедев
Холопья месть
В конце апреля 1682 года темные, грозные тучи нависли зловещей мглою над древним, первопрестольным градом, Москвою белокаменною… Хотя с внешними врагами войны никакой не было: в мире жило великое и мощное государство Московское и с Польшей задорной, и с хищными крымцами, и с чопорной Швецией. Миловал Бог от всяких бед и напастей тяжких – не слыхать было «ни о трусе, ни о гладе, ни о каких моровых поветриях»… Но все же у всех московских людей, от знатнейшего князя и боярина до простого посадского и торгового человека, смутная тревога не покидала сердца, а забота о близком будущем омрачала и туманила чело скорбной думою: «Что-то будет, как нынешнего царя батюшки нашего, государя Федора Алексеевича, не станет? А ведь, что ни говори, как себя ни утешай, близится час воли Божией – близится! Не выжить долго царю батюшке! Быть царице Марфе Матвеевне вдовою безвременною!»
Вот что было у всех на устах при встрече и беседе… А на душе роились и другие помыслы, сумрачные, невеселые; крылись и другие опасения, хотя и смутные и не определившиеся, однако же настолько страшные, настолько грозные, что о них никто не решался высказаться открыто и вслух… И у всех было, несомненно, на сердце предчувствие каких-то грядущих, неведомых бедствий, у всех на душе лежал необъяснимый гнет, вызывавший вздохи и сокрушения…
Царевна Софья Алексеевна Романова (1657-1704)
– И о чем горюют, о чем кручинятся? – старались утешать себя более спокойные люди. – Сами не ведают! Ведь если и пошлет Бог по душу царя Федора Алексеевича – Его святая воля… Не больше же он своего батюшки, блаженной памяти царя Алексея Михайловича! А и тот, как преставился, нас Бог от всякой смуты миловал же!
– Так у царя-то Алексея готовый наследник был – царь Федор! Аль ты его на старости лет забывать стал?
– Велик ли наследник – млад юноша! Да ведь и теперь, чай, не перевелся же царский корень?
– Не перевелся – упаси Боже! Однако же раздвоился… И то не к добру! Шутка ли: две царских семьи… Мало ли, что тут случиться может!
Другие были озабочены не тем, что с государством станется, когда царя Федора не станет, а тем, что народ уж чересчур боек стал…
– При молодом царе все избаловались! Никто над собой руки царской не чует, властей не признает… Вот что страшно!.. А как престол-то к ребенку малому перейдет, либо к царевичу Ивану, малоумному и скорбному главою…
– Всего худого ждать можно… Вон уж в стрелецких слободах заворошились: благим матом ревут, саженные челобитные на свое начальство пишут. Небось, при Алексее Михайловиче блаженной памяти и пикнуть не смели!
– Да, коли слухам верить, сказывают, будто и на Дону не тихо, и «отцы святые» в брянских лесах пошевеливаться стали и голову подняли.
– Ох, быть бедствию, коли власть не обоснуется твердо, да на смуту руки не подымет!..
Так говорили в народе и в средних слоях населения столицы. Не менее тревожно смотрели в близкое будущее и люди той среды, которая стояла ближе к царской семье и знала все, что совершалось «на Верху».
– Семья царская великая и несогласная; все врозь смотрят, все власти хотят… И царевны-сестры попущением Божьим умнее братьев вышли, из терема рвутся… И с мачехой на ножах… Она за своего птенчика трепещет, его в цари провести норовит. А те за своего хлопочут… Промежду них и боярство-то все поделилось, волками друг на друга смотрят! Что тут будет, и кто будет нами править, пока один царевич подрастет, а другой-то ума от сестер да от теток набравшись, в разум войдет… Ох, что тут будет! Господи упаси!