– Какой это бал! – говорил один из москвичей. – Это базар! Здесь недостает только гостинодворцев с бородами.

– Да! – подхватил другой москвич. – Что за народ! С какой площади хозяин нахватал этих гостей? Я, конечно, видел до пятидесяти лиц, с которыми встречаюсь в первый раз отроду.

– Но, вероятно, вы также встретили здесь и всех ваших знакомых? – сказал камергер.

– Да, конечно; но я желал бы…

– Чтоб хозяин пригласил к себе на бал только тех, которые имеют честь быть с вами знакомы?

– Я не говорю этого, но согласитесь, однако ж, что если б выбор гостей был несколько построже…

– Так их было бы гораздо меньше, – прервал камергер, – и, может быть, вы первые тогда бы сказали, что бал был скучен, вовсе не оживлен, что танцевать было некому, что в зале мерзла вода, а в гостиных надобно было сидеть в шубах.

– Почему вы думаете, что я сказал бы это?

– Не вы, так другой. Что ж делать: мы все любим осуждать, – уж такова натура человеческая вообще, а московская в особенности.

– Я в этом случае, – сказал петербургский житель, – вовсе не судья; я человек приезжий и почти никого здесь не знаю, но если смею заметить, так мне кажется, туалет московских дам…

– Хуже петербургских? – прервал камергер. – Вот это я очень часто слышу и, признаюсь, никак не могу отгадать причины этой разницы. Кажется, моды здесь те же самые, большая часть наших московских барынь бывают часто в Петербурге и за границею, модные торговки у нас также все француженки, так отчего бы кажется?.. Уж не климат ли этому причиною?..

Петербургский житель улыбнулся и хотел что-то сказать, как вдруг подошел к разговаривающим молодой человек, причесанный а-ля мужик, в широкополом фраке, который с первого взгляда походил на распахнутый сюртук, в бледно-палевых перчатках и щегольских сапогах из лакированной кожи.

– Знаете ли, господа, – сказал он, – что делается на дворе?

– А что такое? – спросил один из москвичей. – Уж не метель ли?

– Не может быть, – сказал другой москвич, – теперь градусов двадцать морозу, а при таком холоде метели не бывает.

– Совсем не то! – продолжал щеголь. – Наши кучера точно так же пируют на дворе, как мы веселимся здесь.

– Наши кучера?

– Да! Их поят сбитнем.

– Неужели? – вскричал один москвич.

– Diable![14] – прошептал петербургский житель. – Comme c’est Moscovite![15]

– Да нет, ты шутишь! – сказал другой москвич.

– Да, да! Уверяю вас, их поят сбитнем и кормят калачами.

Москвичи и петербургский житель засмеялись.

– А позвольте вас спросить, господа, – сказал камергер, – что тут смешного? Вместо того, чтоб смеяться, вам бы должно было сказать спасибо доброму хозяину за то, что он, угощая вас, позаботился и о том, чтоб кучера ваши, которые дрогнут всю ночь на морозе, посогрелись и отвели чем-нибудь свою душу. Неужели просвещенье и хороший тон требуют непременно, чтоб эти невольные участники ваших ночных забав не имели никакой отрады? Неужели радушный хозяин, который хочет, чтоб не только господа, но и слуги их остались довольны его угощением, должен казаться вам смешным потому только, что это не водится ни в Париже, ни в Лондоне?.. Эх, господа, господа! Перенимайте себе что хотите у иностранцев, обедайте в семь часов, приезжайте на балы в двенадцать, одевайте жен и дочерей ваших в газовые платья, тогда как в сенях, в которых они дожидаются своих экипажей, бывает подчас десять градусов морозу; одним словом, делайте все, что вам угодно, только оставьте в покое тех, которые не хотят еще, ради европейства, покинуть вовсе гостеприимные обычаи своих предков. Ведь уж этих чудаков осталось немного, – подождите, они скоро все переведутся. Еще годков десять или двадцать, и мы будем знать только по преданию, что русские были когда-то большими хлебосолами и славились своим роскошным гостеприимством.