Аббад не стал продолжать мысль, прервал ее волевым усилием: если Сатмар хочет услышать его историю, значит, нужно рассказать ее с начала.

– Лесторин, да, – кивнул старший. – Ты не знаком с этим гением?

Аббад промолчал, вопрос не требовал ответа, Сатмар и сам прекрасно понимал, что юноша не мог быть знаком лично с человеком, который стал монахом за много циклов до рождения Аббада.

– Лесторин был прав и, конечно, ошибался, – продолжал Сатмар, произнося слова с таким изяществом, что ментальные рамочки, в которые были заключены изреченные звуки, образовывали в неподвижном воздухе мелкую вязь, поднимавшуюся к потолку и оставлявшую на его поверхности усложнявшийся узор. – Парадокс в том, что изреченная вслух мысль одновременно правдива и ложна, и ты, конечно, понимаешь…

Сатмар сделал паузу, и ментальные рамочки неподвижно повисли над головой.

– Понимаю, – медленно произнес Аббад, стараясь точно подбирать слова. – Изреченная мысль становится реальным, а не потенциальным выбором. И потому, будучи, по сути, правдой, изреченная мысль является и ложью, поскольку не создает равных вероятностей для всех возможных решений…

– И это плохо, – удрученно сделал вывод Аббад.

– Да, – кивнул монах. – Но именно поэтому информативность произнесенного вслух слова гораздо выше слова, оставшегося в духовных измерениях. Вот почему я хочу…

Сатмар не закончил фразу вслух, но мысль его была очевидна; Аббад даже не стал ловить ее тень, скользнувшую серым облачком к потолку.

– Я понимаю, – подтвердил он. – Я расскажу. Мне нужно подготовиться, потому что…

Сатмар сделал рукой неопределенный жест.

Не продолжай. Конечно, тебе надо подготовиться, ты не привык говорить вслух. Но сейчас слишком важный момент, и потому изволь объясниться словами, не порождая новых возможностей выбора. У тебя есть полчаса. Я вернусь не один – ты это понимаешь, надеюсь. Конклав соберется в этой комнате. Оставайся здесь. Думай. Готовься.

Сатмар встал, кивнул Аббаду и вышел в высокую дверь, закрывшуюся за ним с гулким стуком, от которого едва различимо завибрировали стены. Вибрация породила высокий звук, отозвавшийся болью в ушах Аббада. Он дернул головой, отталкивая неприятные звуки и ощущения, и отошел к окну, забранному не стеклом, как могло показаться неискушенному взгляду, а прозрачной идеей невидимой, но ощутимой преграды, задерживавшей холодные струи воздуха снаружи. Аббад хуже соображал сидя, ему нужно было двигаться, простое физическое движение разгоняло мысль, кинетическая энергия переходила непосредственно в энергию размышлений. Он и в разговоре с Сатмаром предпочел бы ходить от стены к стене, но это было бы невежливо, хотя и оценено правильно, в этом Аббад не сомневался. Существуют традиции, и он не хотел их нарушать. Нет – так нет. Но сейчас он мог дать волю привычке и бегал от кресла к окну и обратно.

С чего начать? С рождения и первых ощущений? С понимания себя в мире и мира в себе? Нет. Он не должен говорить об истинной причине своего решения. Требование Сатмара даже упрощало Аббаду задачу: ведя обычный мысленный разговор, он должен был постоянно ткать тонкие узоры многосмысленности, поднимая на поверхность сознания одно и пряча на дно подсознательного то, чего не должны были понять монахи.

Начинать нужно, конечно, не с детских воспоминаний. Напротив, это верный способ дать монахам понять, где он прячет невысказанное. Начать надо со знакомства с Тали. Это и красиво: он сумеет соткать словесную вязь так, чтобы получился замечательный ковер, эстетический шедевр. Да, он начнет с Селирены. А потом…