Кстати, тем и заинтриговал меня мой будущий сосед. С первого взгляда он мог произвести на любого равнодушного наблюдателя впечатление крайне распущенного типа, да еще и невоздержанного на язык. Но мне достаточно было беглого знакомства с его жилищем и мастерской – собственно, как и с квартирой, которую я собирался назвать своим домом (и которую он явно обустраивал как зеркальное отражение собственного пространства), – чтобы разглядеть в нем утонченную и привередливую натуру. Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, он так же, как и я, понимает, что внешняя сторона вещей дает ощущение глубокой уверенности, что дисциплинированный подход к домашнему хозяйству позволяет расслабиться, оторваться на всю катушку в чем-то другом. Впрочем, такой проницательностью я вряд ли обладал в то время. Тогда я видел в Фитцсимонс-Россе эдакого ирландского Ишервуда[18] и человека, который умеет демонстрировать хороший вкус даже при скромном бюджете.

 – Что ж, очень мило, – сказал я. – Надеюсь, я потяну ее.

 – Где ты сейчас проживаешь?

Я рассказал ему про пансион Вайссе, не преминув заметить, что он меня полностью устраивает.

 – Ну, тогда оставайся на Савиньи-плац и пиши о своих соседях – торговых банкирах. Или о галеристе, который делает годовой оборот в пять миллионов дойчемарок. Здесь, в Кройцберге, ты сможешь наблюдать, как наркоманы гадят на улицах, а турки-садисты избивают своих жен. А меня сможешь застукать flagrante delicto[19] с мальчишкой-проституткой или депрессивным финном, которого я сниму в Die schwarze Ecke.

 – Я хорошо знаю это место. Вчера ночью туда завалился.

 – А вывалился в компании?

 – Как вы догадались?

 – Потому что это Die schwarze Еске, куда весь Кройцберг ходит выкурить косячок и снять на ночь любого, кто не выглядит законченным психом. Вот такой бордель. Мы все знаем, что это зараза. Но ходим – а куда деваться? Если хочешь курнуть гашиша, доверять там можно только Орхану. Турок-гном, толстый такой. Выглядит так, будто начинал трудиться еще при Белоснежке. Но гаш, который он предлагает… premier cru[20].

Он закурил новую сигарету. Потом спросил:

 – Так ты берешь комнату?

 – Сколько вы за нее хотите? Боюсь, у меня не так много денег.

 – Хочешь сказать, что ты вырос не в особняке на Парк-авеню, где порхала негритянка горничная по имени Бьюла?[21]

 – Я вырос в маленькой двухкомнатной квартире на углу непрестижной 2-й авеню.

 – А, понимаю, отсюда и желание что-то доказать миру.

 – В этом мы с вами похожи. Но вы так и не рассказали мне, как ваш отец промотал фамильное состояние.

 – Может, никогда и не расскажу.

 – Так сколько вы хотите в месяц?

 – Тысячу дойчемарок.

 – Это куда больше, чем я плачу за квартиру в Нью-Йорке…

 – Но я же предлагаю полностью изолированное помещение…

 – В далеко не самом благополучном уголке Берлина, где можно снять студию за три сотни. Собственно, именно такую сумму я готов заплатить за ваше помещение. Включая отопление.

 – Нет, это невозможно.

 – Что ж, приятно было познакомиться.

Я развернулся и направился к лестнице.

 – Пятьсот, – крикнул он вдогонку.

 – Триста пятьдесят. Это мое последнее слово.

 – Четыреста двадцать пять.

 – Я не стану торговаться. Но в любом случае, спасибо за чай.

 – Ну, ты и жидомор.

 – Как вас понимать?

 – Скупердяй хренов.

Не намек ли это на еврея? – подумал я, но решил промолчать. Разве что позволил себе реплику:

 – Знаешь что, приятель… мне совсем не нравится твой тон.

 – Тогда триста пятьдесят, – произнес он, и в его голосе прозвучали нотки отчаяния.

Мы ударили по рукам.