Она присела в реверансе и протянула крошечные, точно детские, пальчики. Леон тут же цепко зажал их, будто боялся, что девушка передумает и сбежит, и повел в центр зала.

Едва они вышли на паркет, как Фармаса обуяла неконтролируемая удаль. Он прижал к себе вскинувшую в изумлении темную бровь Соланж и закружил в такт звучавшей быстрой мелодии. Внезапно все его тело стало легким, и любые движения давались ему свободно и непринужденно.

– Не стоит так крепко меня держать, – процедила Соланж. – Или вы решили исполнить свои тайные фантазии, рухнувшие в Асторе?

Леон посмотрел в ее раскрасневшееся от стремительных движений лицо и почувствовал, что в простых словах скрыта та самая истина, что почему-то раньше ускользала. Он действительно мечтал вот так держать ее в своих объятиях с того самого момента, как увидел танцующей невероятный танец подле Клибера.

– Мы уже перешли на неофициальное обращение, – усмехнулся Фармас, любуясь крохотными веселыми веснушками на щеках и вздернутом носике насупленной девчонки, которая даже не потрудилась использовать пудру, чтобы их скрыть. – Думаю, нам не стоит разыгрывать великосветскую беседу, раз уж мы успели познакомиться при других обстоятельствах.  

Соланж метнула из-под пушистых ресниц злой взгляд и фыркнула:

– Это точно. В твоем случае стоить из себя благородного господина – самый, что ни на есть, низкосортный фарс.

Леону стало неловко за свое непристойное предложение, озвученное возле туалетной комнаты, но он не подал вида, что раскаивается в содеянном.

– Ты вела себя, как гризетка, поэтому нечего удивляться, что кто-то оценил твои прелести по достоинству, – вместо извинений выдал он и тут же пожалел, что высказался не подумав.

Соланж вся подобралась, вцепилась пальчиками в его ладонь, так и норовя ноготками продырявить перчатки и расцарапать кожу в кровь, опустила подбородок и, сверкая исподлобья ненавидящим взглядом, выплюнула:

– Да неужели?! Ты явно давно не видел гризеток, раз не в состоянии отличить честную девушку от пропащей, провинциальный болван.

В душе всколыхнулась волна ярости. Никто не смел так разговаривать с Фармасом, даже в бытность его учебы в училище. Он стиснул Соланж так, что ей дышать стало тесно, и проскрипел в розовенькое аккуратное ушко:

– Поосторожней в выражениях, милая. Иначе я за себя не ручаюсь.

– Да что ты мне сделаешь, неповоротливый громила? – пыхтела, точно рассерженный ежик, она, силясь высвободиться. – Духу не хватит показать всем свое истинное лицо.

Это стало последней каплей, переполнившей изрядно пошатнувшееся за вечер терпение Фармаса, в трусости его еще никто не обвинял. Он заметил в углу зала небольшую нишу, скрытую колонной и складками плотной синей портьеры, и утянул туда упирающуюся девушку.

Зажав Соланж в узком закутке, Леон навис над ней и, задыхаясь от гнева, выдохнул:

– Не надо меня провоцировать, Сола. Иначе я займусь твоим воспитанием. Отец вконец тебя избаловал.

Зеленые глаза потемнели, в них отразилось неконтролируемое бешенство, и девчонка выпалила:

– Только попробуй хоть пальцем меня тронуть, шут неуклюжий! Пожа…

Договорить ей Фармас не дал, заткнув бранчливый рот настырным поцелуем. Соланж сцепила зубы и замычала, выражая негодование и пытаясь отпихнуть монолитную громаду стальных мышц, но Леон, точно вырвавшийся из заточения зверь, вцепился в свою законную добычу и, не переставая, истязал нежные сладковатые губы. Он запустил ладонь в пышные волосы и зафиксировал голову девушки, не оставив ни единой возможности от него ускользнуть. Резкая боль пронзила шею Фармаса, и он инстинктивно дернулся, освободив от навязчивых непрошенных ласк загнанную в угол Соланж. Прижав ладонь к горящему месту, Леон с трудом сфокусировал мутный взгляд на разъяренном лице девушки.