Он не задавал этот вопрос вслух, и потому Агиман не отвечал на этот вопрос, не говорил о том, что его эльфийское чутье никакого чудовища так и не заметило. В Грэстусе он тоже его не видел, и это добавляло сомнений.

Гэримонд тяжело вздохнул, когда закрылась дверь. Он просто сполз на кровати, отвернулся от Ювэй и сжался весь, как младенец.

− И почему он мне не верит? – со стоном спросил он.

− Надо было раньше ему рассказать, − вздохнула Ювэй. – Про силу, про стигматы.

Она говорила это, сама скорее чувствуя, чем понимая, что такое сила аграафа.

− Я не мог ему рассказать, не мог.

− Мне же смог…

− Так то тебе, − простонал Гэримонд.

«Ты грааль, да и там я сильнее», − думал он, не говорил об этом, а только губы кусал.

− Ты много от него скрывал, а в неведенье очень легко поддаться панике и заполнить неизвестное домыслами. Причем не только своими, но и чужими. Нам, рыцарям, это запрещено, не должны мы думать над приказами, а он ведь король, ему должно думать обо всем.

Гэримонд снова вздохнул и натянул на голову покрывало, будто в кровати можно было спрятаться от всего мира.

− Если Грэстус был с отцом, если он все это время говорил с ним, − все же бормотал он, − то кто убил Эмили?

− Не надо думать об этом сейчас, − попросила Ювэй, осторожно гладя его по плечу и складывая покрывало так, чтобы белый нос все же выглянул наружу. – Тебе сначала надо поправиться.

− Я не болен, а проклят.

− Тебе все равно надо окрепнуть, а потом мы найдем убийцу. Грэстус мог подослать кого угодно − слугу, ученика.

− Там была его энергия.

− Не сейчас, − настойчиво сказала Ювэй. – Об этом потом, когда ты станешь сильнее.

Она буквально ощущала, как из принца с нарастающим отчаянием вытекала жизнь, будто с кровью он терял силу, а тьма при этом слабее не стала.

− Ты права, − соглашался Гэримонд, резко разворачивался на другой бок, словно не было все его тело покрыто ранами, а бинты его покрыли по ошибке. − Ложись рядом, − попросил он, − и расскажи мне что-нибудь.

− Какой из меня рассказчик? – улыбнулась Ювэй, послушно укладываясь рядом, как в детстве с сестрой, когда та болела. – Ты можешь рассказать куда больше.

− У меня нет сил на рассказы, − признавался Гэримонд, − потом. Когда-нибудь.

Он брал ее за руку и закрывал глаза, точно маленький ребенок.

− Отдыхай, − шептала Ювэй, а он засыпал.

Дни тянулись. Тайный ход в комнату Ювэй заколотили, оставив их наедине, будто аграафа все это могло удержать на месте. Слуги приносили еду, бинты, мази для ран и записки от лекаря. Сам мужчина не приходил, не проверял, как обрабатываются раны и жив ли принц. Король к башне тоже не приближался. Только маленький Эмир постоянно бродил возле башни, а в солнечные дни просто стоял и смотрел на окно старшего брата, будто ждал его.

Гэримонд чувствовал его взгляд, но к окну подходить не решался.

Ювэй расчесывала его длинные волосы, кормила, если у него совсем не было сил, а по ночам, когда он засыпал и стигматы безжалостно бороздили его тело, она молилась, сжимая его руку. Ее белая стигмата, едва заметная на светлой ладони, прикасалась к его черной звезде, и боль отступала.

Время шло, и через месяц сам Гэримонд начинал сомневаться в своей невиновности, а Ювэй упрямо повторяла, что это не так.

− Кто-нибудь узнает правду. Отец Эмили сам будет искать виновного.

− Он не ищет. Я смотрел, − устало отвечал Гэримонд, листая книгу с пустыми страницами.

У него не было даже желания наблюдать за миром.

− Почему ты мне веришь? – шептал он, действительно не понимая.

− Потому что ты добрый и не мог убить человека! – заявила Ювэй, злясь на подобные сомнения.