Он был рад подобной выходке сына и тому, как он уверенно шагал к нему, а потом, согласно традиции, опускался на одно колено.

− Встань, сын мой, − сказал король и от нетерпения схватил Гэримонда за плечи, сжал их, буквально поднимая сына на ноги.

Он даже хотел его обнять, но вдруг ощутил порыв холода, будто Гэримонд незримо пытался его оттолкнуть.

Изменившись на миг в лице, король отпустил его и тут же обратился к гостям, открывая бал в честь наследника. Таких смешанных чувств к собственному сыну он не испытывал еще никогда.

Музыка была утомительна, да и свечи горели слишком ярко.

− Не туши их, они нужны людям, − сказал ему отец очень тихо, и Гэримонду ничего не оставалось, как кивнуть и зажечь их вновь.

Несколько сотен огней на каждой лампе буквально жгли глаза, поэтому Гэримонд отступил с зала на балкон, чтобы следить за садом. Небольшого усилия ему хватило, чтобы избавить себя от общества всех докучливых придворных. Все, что они могли ему сказать, он и так знал, потому предпочитал уединение.

− Ваше Высочество, с вами все в порядке? – спросила тихо Ювэй, побоявшись назвать принца просто по имени, когда их могут услышать.

Она одна, видимо, никак не реагировала на его нежелание кого-либо видеть.

− Все нормально, − ответил принц, внимательно изучая взглядом своего адъютанта.

Делая глоток вина и поглядывая на дно почти нетронутого бокала, Гэримонд все же признавался себе, что на нее чары и не должны были действовать. Ее он согласен был видеть, хотя наблюдать старался за Грэстусом.

Именно его он то и дело ловил в отражении бокала, без всякой магии наблюдая за аграафом. Этот франт его раздражал, волновал и даже пугал.

Он совсем не походил на других аграафов.

Невысокого роста, с румяным радостным лицом, вполне подтянутым телом, далеким от худобы. Он был уже не молод. Никто уже не помнил, сколько ему лет. Он был почти вечен, но больше тридцати пяти ему уже не один век никто не даст.

Красивый мужчина, с живыми черными глазами и черными волосами, что были вечно стрижены по последней моде. Ухоженный, шикарный и великий − полная противоположность вызывающего недоумение молодого аграафа, что так жадно за ним наблюдал. Это действительно раздражало, словно Грэстус смеялся над всеми аграафами − хмурыми, замкнутыми и уставшими от вечной борьбы.

Грэстус просто танцевал то с одной дамой, то с другой, целовал им руки, шептал что-то им на ухо такое, что щеки у девиц румянились сильнее.

Супругу Грэстуса Гэримонду было просто жаль. Она стояла в стороне и следила за мужем украдкой опухшими глазами, словно не знавшими сна. Она была бледна, и руки у нее были тонкими, почти острыми. Ими она обнимала собственные плечи, следя за мужем и все стараясь спрятаться от света.

«Бедная Эмбри» − подумал Гэримонд, хорошо знающий, как зовут эту женщину, а та вдруг странно ехидно улыбнулась, заставляя содрогаться.

На ее лице застыло злое предвкушение чего-то страшного, и это добивало.

Видеть и ее, и раздражающего Грэстуса принц больше не мог.

Он просто оставил бокал на каменной поверхности балюстрады, украшенной какой-то лепниной и посмотрел на Ювэй.

− Не хочешь пройтись по саду? – спросил он, не скрывая своей усталости и скуки.

Ювэй кивнула, понимая, что принца срочно надо уводить отсюда, пока темная тень на его лице не стала слишком глубокой. Гэримонд шагнул к ней, а бокал за ним почему-то упал, покатился по балкону, разливая красное вино.

− Плохая примета, − охнула Ювэй.

− Я аграаф, забудь про приметы, − раздраженно ответил Гэримонд и взмахом руки убрал и кубок, и пятно от вина, будто отмахнулся от реальности, а Ювэй все равно не успокоилась.