— Что-то случилось, — продолжает причитать Ви. — Ходит и рычит. Ходит и рычит. И братьям не говорит, что его так завело.

Я вздыхаю. Я и так знаю, что он там наверху рычит. Пусть рыка его не слышу, но чувствую через стены и пол. Он очень зол, и не из-за дяди, который отказался от беззащитной племянницы.

— И кто может мужчину так вывести? — Ви поправляет стопку белых полотенец на полке стеллажа и резко разворачивается ко мне. — Только женщина!

Я поднимаю на нее взгляд. Опять я виновата? да сколько собак на меня можно вешать? Да, я предприняла попытку сбежать, но я не считаю себя неправой в данной ситуации.

— Невеста, — шепчет Ви. — Ох, чует мое сердце, она натворила дел, а она могла.

Нет у меня желания предполагать, кто натворил дел, и обсуждать невесту Давида. Это я тут сижу, а не она.

— Если так… — Ви внимательно всматривается в мое лицо, — то тебе бы больше не чудить, милая. Понимаешь?

Я качаю головой и погружаю ложку в суп. Кто-то дела натворил, а шишки мне собирать? Это нечестно.

— Обогреть и порадовать, если мои догадки верны, — Ви хмурится. — Да и выбора у тебя нет.

Суп пряный и сладковатый, а чай в кружке терпкий и горьковатый. После нескольких глотков меня охватывает тихое спокойствие. Через десять минут вздохов и охов Ви забирает поднос и выходит:

— Давид нуждается в ласке.

А я нуждаюсь в человеческом отношении, хотя странно его ожидать от зверей. Смотрю на длинные люминесцентные лампы на потолке. Хорошо. Сдаюсь. Что могла натворить Мина, раз Давид неиствует и жаждет ласки? Изменила? И как только я подумала я об этом, стены и пол пронизывает злобные вибрации рыка. Мне кажется, что я слышу грохот.

Кутаюсь в плед и приваливаюсь к стене. Вновь тянет в дремоту, которой я подчиняюсь. Я согласна уйти в вечный сон. Пусть он станет для меня спасением. Меня терзают тревожные и блеклые обрывки кошмара, которые складываются в жуткую картину. Я вижу в размытых пятнах бледного дядю, которому в лицо рычит Давид о том, что бессовестно похитил меня.

Тени с морщинистыми ликами ждут от Васика Арашада, когда он выступит против и кинется защищать честь семьи, а он пытается уйти от ответа. Старики, которых забавляет ситуация, требуют честного боя, от которого дяде не уйти, а раз в лес пожаловал человек, то обращение для Давида под запретом. А после мой кошмар сплетается в драку. Давид в личине человека выплескивает весь гнев на дядю, который лишь раз смог попасть ему по лицу. И то по касательной. Я разочарована.

Скрип двери, рык и всхлипы меня выдергивают из сна. Давид за волосы тащит ко мне окровавленного и мычащего дядю, в котором я не узнаю того высокомерного и крепкого мужчину, которого боялись все родственники. Прижимаю руки ко рту.

Сгорбленный, избитый, в синяках, кровоподтеках и с опухшим лицом стоит передо мной на коленях. Правая кисть вывернута в неестественном положении, а Давиде, что стоит рядом, полон энергии и злобы.

— От позора семьи зависит твоя жалкая жизнь, Васик Арашад, — дергает дядю за волосы.

Дядя что-то бормочет. Я улавливаю в его голосе животный страх, который складывается в невнятные извинения. У него выбиты зубы, и каждое слово брызжет окровавленной слюной. Давид выпустит ему кишки, ведь мужчина не отстоявший честь женщины достоин лишь смерти.

— Твоя свобода или его жизнь, Ани?

— Не надо… — едва слышно шепчу в ладони.

— Какое бессмысленное милосердие, — глаза Давида вспыхивают желтыми огоньками ярости, и он ослабляет пальцы. — Разве ты не хотела на волю?

Дядя валится на пол и хриплыми всхлипами ползет к двери. Не такой ценой я хотела свободы. Как я буду жить, если отца трех ребятишек закопают в лесу со вспоротым животом? Да и что тут за традиции такие?! Либо неволя, либо смерть.