Время тянулось, как клей. Я будто окунала в него пальцы и растягивала тонкие вязкие нити. Оно липло к коже, впитывалось  в меня. Я снова и снова смотрела на дверь. Будто каждое мгновение чего-то ждала.

Ждала. Что он придет. Сейчас я хотела этого, как не хотела ничего и никогда. И я была готова на все. Фира жива и кажется вполне довольной. Замученные так не выглядят. Значит, все это можно пережить. Я готова быть, кем он скажет. Если это продлит мою жизнь. Прислугой, развратной шлюхой, верной собакой, которая облизывает сапоги. Кем угодно, я все стерплю. Но живой. И собой. И я готова выжидать. Терпеливо. До тех пор, пока не представится шанс бежать. Через неделю. Через месяц. Через год.

Я вновь решительно поднялась и заколотила в стену. Долго, оглушительно. Солдаты ничего серьезного мне не сделают, но, может, мой бунт дойдет до Нордер-Галя.

Дверь дрогнула, и я буквально отпрыгнула на пару шагов. Тот же рядовой, только на этот раз он держал в руках поднос. По поводу стука в дверь он не сказал ни единого слова. Видимо, решил игнорировать, надеясь, что рано или поздно мне это надоест. Похоже, ему запретили применять силу.

Он поставил поднос на кровать:

— Обед.

Я вздрогнула:

— Обед? Сколько сейчас времени?

— Ешь и не болтай.

Я даже не глянула на поднос, задрала голову, посмотрела в лицо виссарата:

— Я не стану есть. Передайте это карнеху. Я уморю себя голодом, если он не придет.

Рядовой лишь пожал плечами:

— Дело твое.

Он развернулся и вышел. Вновь гулко встала на место заслонка двери.

Этот урод ничего не скажет. А время уходило… Самое ужасное — я не знала, сколько еще его у меня. Час? День? Неделя? Я обняла себя руками и ходила по камере вперед-назад. До тех пор, пока не начала кружиться голова. Я села на кровать, отвернулась от подноса, но проклятый запах так щекотал ноздри, что рот наполнился слюной, а желудок ответил спазмом. Не помню, когда я ела в последний раз. Не помню, что это было.

Запах был нестерпимый. Мясо… Я все же повернулась к тарелке, не в силах сопротивляться. Жареные перепелки с печеными овощами, несколько кусочков хлеба, чай в большом бокале.

Конечно! Я должна есть. Чтобы это тело не исхудало, не подурнело, не захворало! Кормили не меня. Ту, другую. А я предпочла бы умереть на месте, чем кому-то отдать свое тело. Но голод не собирался со мной считаться. Я жадно съела все до крошки.

Тело наполнилось тяжестью, размякло, потеплело. Будто вынули жесткий внутренний стержень. Я легла на кровать, и сама не заметила, как уснула. Просто провалилась в пустоту.

* * *

Тряхнуло так, что я рухнула с узкой кровати на пол. Жестяной бокал упал, и с грохотом покатился по полу. Я открыла глаза, не понимая, что происходит. Я по-прежнему была одна, по-прежнему горел свет. Вдруг лампочки моргнули и окрасились красным. В уши полезла визгливая сирена. Я приподнялась, села на полу. Вновь тряхнуло. На этот раз слабее, но очень ощутимо.

Я прислушалась. Сквозь отвратительный вой со стороны коридора доносился топот. Десятки ног.  Я подошла к двери, приложила ухо. Я смутно слышала выкрики, снова топот, который расползался вибрацией по стенам. Потом все затихло. Сирены замолкли, но красные лампочки все еще продолжали мигать. Все это было похоже на сигнал тревоги.

Я вновь заколотила в дверь, но ответом была глухая тишина.  Я снова мерила камеру шагами, не в силах унять беспокойство. Я чувствовала себя замурованной.

Вдруг дверь дрогнула и в образующейся щели я увидела ноги в чулках, подол синего платья. Я отшатнулась от неожиданности: