Повскакивавшие с мест одноклассники расступились, спины раздвинулись. Д. сидел, сгорбившись и завесившись волосами; его руки делали что-то под партой – оттуда доносились странные повторяющиеся щелчки.

– Дэвид! – Голос училки взлетел на октаву вверх – ей явно надоело дожидаться ответа.

Монстрик медленно кивнул. Датчанка перевела дыхание.

– Это ты бросил? – спросила она уже спокойнее.

Я глазам своим не поверила, когда Д. снова кивнул. Его судьба была решена – беднягу отправили в кабинет директора.

– Почему он признался?! – выпалила я, как только мне представилась возможность поговорить с Кэт. – Ладно, стучать не хотел, но мог бы ведь просто…

Я хотела сказать «промолчать», но вовремя сообразила, как бы нелепо это прозвучало.

– Гольфист – тупой аутист, – произнесла Катрина так, словно это само собой разумелось. – Разве ты не знала? Аутисты отстойнее даунов, даже соврать не могут.

И тут до меня дошло. Бутылка ведь действительно вылетела из руки Д. Выходит, он ее бросил. Монстрик просто сказал правду. И пострадал за нее.

Это открытие потрясло меня. Неужели Д. не может лгать? Неужели… его считают стукачом из-за этого?

– Когда вы работали в Рисскове, среди ваших пациентов не было Дэвида? Дэвида Винтермарка?

Мучивший меня вопрос я задала уже в дверях, не особенно надеясь на ответ. Марианна не имела права разглашать информацию о клиентах. Она сама заверила меня в этом перед началом сеанса – сразу после того как рассказала о своем образовании и профессиональном опыте, подтвердив слова Крис.

Визитка, которую протягивала мне психотерапевт, чуть заметно дрогнула.

– Дэвида направили на лечение в университетский центр в Рисскове? – Женщина покачала седеющими кудряшками. – Значит, он содержался в юношеском отделении судебной психиатрии. А я работала в клинике СДВГ. Корпус «У-два» – закрытый. Боюсь, мы с Дэвидом никак не могли пересечься.

Я кивнула и взяла визитку из пальцев с коротко остриженными, ухоженными ногтями.

– Я подумаю насчет еще одного сеанса. Спасибо вам. За все.

Моя рука уже легла на ручку двери, когда сзади донеслось:

– Чили, постойте.

Я медленно повернулась. Марианна задумчиво смотрела на меня, словно пыталась принять какое-то решение.

– Скажите, вам стало бы легче, если бы вы узнали, как проходила жизнь Дэвида в клинике?

Внутри меня вспыхнувшей спичкой зажглась надежда. Я, как никто, знала, насколько быстро может потухнуть этот огонек и насколько больно он обжигает, если вовремя не разжать пальцы.

– Да, – ответила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Намного легче.

Марианна слегка улыбнулась:

– Вы когда-нибудь бывали в психиатрической больнице?

Мы обе знали, что вопрос прозвучал двусмысленно, и я улыбнулась в ответ:

– Нет, никогда.

– Тогда, может, организовать вам небольшую экскурсию? Скажем, в тот же Риссков?

Я всмотрелась в глаза женщины, протянувшей мне путеводную ниточку из мрачного лабиринта, в котором я блуждала последние дни.

– Не слишком ли я взрослая, чтобы стать их пациенткой?

Дурацкая шутка. Дурацкий смех, призванный скрыть охвативший меня страх. Чего я боюсь? Что узнаю себя среди обитателей психушки? Или что смогу убедиться в реальности Дэвида?

Марианна ответила без улыбки:

– Я попробую связаться с моими бывшими коллегами. В какое время мальчик находился на лечении?

– С две тысячи восьмого года. Но я не знаю, как долго.

– В любом случае его должны были перевести во взрослое отделение по достижении двадцатилетнего возраста. Если, конечно, Дэвида не выписали раньше. – Марианна пытливо взглянула мне в глаза: – Учтите, Чили, я не обещаю вам большего, чем краткое посещение центра. И предупреждаю сразу: в закрытый корпус вас не пустят. Доступ туда разрешен только близким родственникам пациентов.