Я подошла к столу, на котором англичанка складывала листочки с докладами в аккуратную стопку, и выдала:

– Я не согласна с вашей оценкой.

Бенте подняла на меня глаза. Угольно-черные брови чуть сдвинулись.

– С чем именно ты не согласна, Чили?

– Это Дэвид, – сказала я, и у меня не осталось пути назад. – Он сделал весь доклад. Собрал материал. Написал текст. Я знаю, сама его видела в библиотеке. А мы с девочками только прочитали написанное вслух. В смысле… – Я смешалась, не зная, как найти верные слова. – Ну, Дэвид бы и сам мог, если бы он… А мы ничего не сделали. Я считаю… – Я сжала кулаки и выдохнула: – Считаю, мы не заслужили этой семерки. А Дэвид сделал доклад на двенадцать. Он же не виноват, что… ну… – Я потупилась под пристальным взглядом учительницы и закончила совсем тихо: – Что он не говорит.

– Я знаю, – чуть помолчав, сказала Бенте.

Я вскинула на нее глаза.

– Знаете?! Но… как?

Нет, правда! Она же не могла вычислить Дэвида по почерку: все должны были написать доклады на компьютере и сдать в распечатанном виде. Потому Монстрик и занимался в библиотеке: наверное, у него дома не было принтера. Ну, или комп сломался.

Англичанка улыбнулась, в уголках ее глаз обозначились гусиные лапки.

– Я знаю своих учеников. Девочки не слушают рэп, верно? Во всяком случае не такие, как Кристина и Аня. К тому же ни одна из них не смогла бы написать по-английски «провальный альбом» или «застрелился из дробовика».

Из чистого упрямства я вздернула подбородок:

– А может, это написала я?

Улыбка учительницы стала еще шире:

– Ну тогда ты не стояла бы тут, не так ли?

Я закусила губу, мотнула головой:

– Но… не понимаю. Если вы знали, почему ничего не сделали?

Лицо Бенте стало серьезным, она вздохнула:

– А что я, по-твоему, должна была сделать, Чили? Поставить Дэвиду высшую оценку и заставить остальных переделать задание?

Я кивнула. Наконец-то! Именно к этому я и вела!

– Допустим, я бы так сделала. – Англичанка сложила руки на груди. Я заметила, что один из ее пальцев обмотан детским пластырем с микки-маусами. – Как думаешь, какие бы были последствия?

– Вряд ли мы с девчонками натянули бы на семь, – фыркнула я.

Бенте покачала головой:

– Я говорю о последствиях для Дэвида.

«Для Дэвида? – мысленно повторила я. – Блин. Об этом я как-то не подумала».

– Ну-у, – протянула я, размышляя, как бы сформулировать помягче, – парню бы это явно не прибавило популярности.

Учительница немного помолчала, испытующе глядя на меня, потом спросила:

– Чили, ты знаешь, почему Дэвид не разговаривает?

Я с сомнением предположила:

– У него что-то вроде аутизма?

– Не совсем. Хотя гиперлексию считают одним из симптомов аутизма.

– Гиперлексию? – переспросила я и подумала: «Это что, та самая загадочная болезнь на “г”, о которой говорила Кэт?»

– Да. – Англичанка потерла смешной пластырь на пальце. – Это значит, что у человека повышена способность к развитию навыков чтения и письма и в то же время понижена способность к устной речи. Довольно редкое явление. Его противоположность, дислексия, встречается гораздо чаще.

Про дислексию я знала. Ребят, у которых ее обнаруживали, обычно переводили в коррекционный класс. Некоторые их них едва могли написать собственное имя.

– Но если у Дэвида болезнь, – осторожно начала я, – почему он не учится в «К» классе? – Я предположила, что там, среди других «особенных», его бы так не травили. Наверное.

Бенте покачала головой:

– Это не болезнь, а нарушение развития. Родители Дэвида считают, что здесь ему будет лучше. В этом есть свой резон: для мальчика очень важно приобрести навыки социализации, важно стимулировать речь. В обычном классе таких возможностей больше, чем среди детей с поведенческими расстройствами или другими… кхм, сложностями. По крайней мере, так считают Винтермарки.