Психотерапевта звали Марианна. Худенькая, словно высушенная женщина лет пятидесяти сидела напротив меня, положив руки на обтянутые темно-зеленой юбкой колени. Рядом торчала на штативе направленная в мою сторону камера. Обычно все сессии снимались на видео, но клиент имел право отказаться от съемки. Я отказалась.

Я бы вообще никогда не пришла сюда, если бы не Крис. Она так и сказала: если не пойдешь, мы с Микелем тебя волоком притащим. И пусть даже я буду сидеть и молчать целый час. Соседи по квартире готовы были заплатить 900 крон за это, лишь бы я снова стала прежней собой. Столько стоило время Марианны – 900 крон в час. Вот только что бы сейчас ни произошло в ее кабинете, я никогда не стану прежней.

Уже почти неделю я засыпала только с помощью снотворного. Днем, когда туман в сознании рассеивался, я пыталась одурманить мозг бесконечными тупыми сериалами: валялась на диване перед теликом, пока друзья были на учебе. И все равно Крис, когда возвращалась – обычно она приходила первой, чтобы присмотреть за мной, – часто заставала меня с красными глазами и опухшим лицом. Вечерами я запиралась в своей спальне: присутствие других людей было невыносимым; я едва могла смириться с мучительной заботой Крис, кормившей меня почти насильно.

Очевидно, именно Кристина первой забила тревогу и убедила остальных, что у меня не просто стресс, вызванный большими нагрузками в универе и подработкой. Именно она сообщила в деканат и издательство о моей болезни и позвонила Марианне.

Эта женщина когда-то здорово ей помогла. Кажется, дело было в тяжелом разрыве с парнем и последующей булемии – я не прислушивалась к рассказу Кэт, и если честно, мне было совершенно все равно. Прошлые страдания подруги казались мне каплей по сравнению с тем морем боли, в котором тонула я – тонула и не видела берегов.

– Тебе необходимо с кем-то поговорить, – убеждала меня Крис, не смущаясь тем, что я смотрела сквозь нее. – Поверь, тебе сразу станет легче. Я понимаю, это наверняка что-то очень личное. Возможно, настолько, что ты ни с кем из нас не можешь поделиться. Вот почему я предлагаю Марианну. Она профессионал, обязана соблюдать полную конфиденциальность. И что бы ты ни сказала, она тебя не осудит.

Я не верила Крис. Возможно, эта психотерапевт действительно профессионал настолько, что не скажет мне ни единого слова упрека. Но я увижу правду в ее глазах, и это станет тем камнем, что окончательно утащит меня на дно.

А потом Кристина упомянула кое-что. И вот я сижу здесь и смотрю на Марианну. Ее руки на зеленой юбке расслаблены, дыхание ровное, взгляд, устремленный на меня, спокоен и внимателен. Кажется, ее совсем не волнует, что я молчу и пялюсь на нее. Что мои руки намертво вцепились в деревянную раму стула, прикрытую шкурой. Что каждая моя мышца напряжена до предела, горло сжимается от подступающей тошноты, пересохший язык тщетно пытается смочить губы.

Интересно, Дэвид чувствовал себя так же, когда смотрел на нее? Смог ли он довериться этой стареющей женщине, не прячущей седину? Довериться настолько, чтобы рассказать ей… рассказать ей все? Быть может, именно поэтому его выписали? Признали здоровым и отпустили в мир, которому, как считали слишком многие, было бы лучше без него?

«Когда вы работали в Рисскове, среди ваших пациентов был Дэвид Винтермарк?» – вот какой вопрос мне хотелось задать больше всего. Хотелось с тех пор, как Крис, расхваливая высокую квалификацию психотерапевта, поведала, что до того, как начать частную практику, Марианна работала в отделении детско-юношеской психиатрии при университетском госпитале.