Но человек предполагает, а Бог, как говорится, располагает. На следующий день в университет заявились полицейские.

24 октября

Дорогой дневник, прости меня, если сможешь. Я несколько раз принималась делать записи, но в конце концов выдирала исписанные странички. Сегодня я подровняла бумажную бахрому ножницами, но все равно заметно, что ты похудел. Конечно, ты ни в чем не виноват, это все я – вернее, моя больная совесть. Трудно писать о том, что хотела бы забыть. Ну, если не забыть, то вернуться в прошлое и полностью изменить. Но ошибка уже совершена. Все, что я теперь могу сделать – попытаться исправить ее.

Сегодня мы сидели у мельничного пруда – да, блин, в нашем Дыр-тауне есть старая водяная мельница, хоть она, конечно, давным-давно не работает. Это единственная местная достопримечательность, стратегически расположенная рядом с «Фактой» – местным супермаркетом. Типа затоварился пивком и чипсами, и добро пожаловать на травку на бережке, расслабляйся.

В общем, так мы и сделали – ну, не считая пива, нам его по возрасту продавать не положено, да не очень-то и надо – вкус у пива противный, я пробовала. Хотя других это, очевидно, не останавливало, судя по тому, что из бурой воды у берега торчало горлышко пивной бутылки, а в утрамбованной телами аборигенов траве поблескивали жестяные банки и обрывки целлофана от сигаретных пачек.

Погода выдалась на редкость теплая и солнечная, делать в Дыр-тауне все равно нефиг, так почему бы не посмотреть на воду и не потрындеть, подставляя бледные моськи солнышку.

Мосек, собственно, было три: моя, Кэт и Анина. Вместе с Кэт я оказалась, потому что теперь мы сидим за одной партой, ну а Аня шла к Катрине довеском – как ее лучшая подруга. Выбора у меня, с кем сидеть, в общем-то и не было. Хотя, если совсем честно, он всегда есть, конечно. Просто иногда приходится выбирать между меньшим и большим злом. И при этом порой можно ошибиться.

Когда я в тот первый школьный день смотрела на море колышущихся голов, которое рассекал Монстрик, мне внезапно стало страшно. Не за него, за себя. Я с шести лет ходила в частную школу, в нашем классе было двенадцать человек, которых за прошедшие годы я выучила наизусть, как многократно перечитанную книгу. Я знала, конечно, что в новой школе придется делить аудиторию с двадцатью пятью мальчишками и девчонками, причем мальчишек будет большинство. Даже пыталась представить себе: как это, два моих класса, сложенных вместе? То, что я почему-то не приняла во внимание, огрело меня теперь по башке бейсбольной битой. Эти ребята – совсем не городские баунти. Они – краесветские. Дети кукурузы, привыкшие дышать ароматами удобрений и не знающие, что такое смог. С моего места у двери мне было трудно отличить их друг от друга – одинаково румяных и светловолосых. Они казались единым живым организмом, многоголовой гидрой, агрессивно отторгающей все чужое и инакое. Так, как они отторгали Дэвида. Как, возможно, отторгнут и меня.

Внезапно я остро пожалела, что поторопилась избавиться от моей сияющей кольчуги – итальянских шмоток. Мой новый дешевый прикид плохо сидел, натирал шею и поясницу ярлычками и превращал фигуру в бесформенный и бесполый мешок. Одного критического взгляда на меня сверху вниз хватило бы, чтобы прийти к печальному заключению: одета как чмо. Подходящий имидж для подружки Гольфиста. Помню, мама учила меня, как произвести впечатление на незнакомых людей. Я, конечно, эту лабуду пропускала мимо ушей, но одну вещь таки запомнила: все решают первые тридцать секунд. Ты можешь толкать речь, стоять столбом или медитировать, но стоит часикам протикать тридцать раз – и все, мнение о тебе уже сложилось. И попробуй потом его измени!