Она отступила на шаг, потом развернулась, зашагала размашисто — из столовой в холл, а оттуда, похоже, прочь из дома. Только дверь входная хлопнула.

Да и… скатертью дорога. Пусть катится. Всё равно такую не изменишь, любые усилия пропадут напрасно. Дашь ей шанс, а она всё равно его просрёт. Да потому что ей ничего и не надо. Ей и так хорошо — страдать дурью и ныть, что кругом все сволочи, не жалеют, не понимают, не входят ситуацию. Хотя обязаны. Таким все всегда обязаны. А вот они никому. Поэтому не дождёшься от них ни «спасибо», ни «пожалуйста».

Девятнадцать ей скоро, совершеннолетняя она. Чтобы пить и по клубам шляться. Он в её возрасте уже работал, сам себя содержал. А она, такая лошадь, которая жрёт за двоих и сильная, как пацан, сидит у бабки на шее. Или вещи в магазине тырит.

Дымов с трудом подавил желание подняться, подойти к окну, посмотреть, куда это чудовище попрётся. То есть… убедиться, что она и правда отвалила, окончательно и безвозвратно. Не просто на улицу выскочила и мечется туда-сюда, пытаясь успокоиться и прийти в себя, или бьёт кулаком в стену, не замечая боли — Дымов обычно так делал — а исчезла за забором, чтобы больше не появляться.

Но, конечно, не побежит он к окну. Ещё чего? И вот действительно, не стоит тащить в дом, и в собственную жизнь, всякую гадость.

— А вы про какую камеру? — раздалось внезапно.

Он и не заметил, что Юля тоже в столовой. Специально явилась, на шум? Чтобы не ускользнуло от её внимания, не обошлось без её участия. Ей-то почему каждый раз вмешиваться надо? Не умрёт же от любопытства, если всё не узнает. Но…

Ещё на неё не хватало накинуться, указать место. Что-то он разошёлся не в меру, словно истеричная девица. Как будто не в курсе, что в бизнесе обычно друзей нет, каждый сам за себя и, прежде всего, за собственную выгоду. А Бэлла…

А то он прямо ведать не ведал, как в таких случаях бывает? Он сам, скорее, исключение, только подтверждающее правило. Поэтому и смысла нет теперь негодованием пыхать, особенно на Юлю за её навязчивое вмешательство, связанное по большей мере с беспокойством и сопереживанием, а не исключительно с чистым любопытством.

— Да про обычную. Про фото. Отдал ей свою, чтобы пользовалась. Она, оказывается, фотографировать любит. Хотя, может, и нет. Наврала. А камеру приспособила к делу по-другому. Продала. Чтобы с друзьями по клубам ходить.

— Надо же, — озадаченно выдохнула Юля, сосредоточенно нахмурилась, качнула головой. — И когда успела? — В ответ на вопросительный Дымовский взгляд пояснила: — Я только вчера вечером к ней заходила, пока её не было, одежду после стирки приносила. И камера на столе лежала. Хотя, нет, не совсем камера. Сумка из-под неё. Может, и пустая.

— Ну наверняка, — усмехнулся Дымов. — А потом бы сказала «Ничего не знаю, ничего не ведаю. Всё на месте было. Не понимаю, что и куда девалось». В курсе я, как это делается. Но… сам виноват. Чего я ожидал? Вы, Юля, правы оказались. Всё же сразу видно. Девушка косит под пацана, пьёт вообще, как мужик, как что, в морду бьёт.

Помощница по хозяйству не заявила назидательно, как он предполагал, «Я же говорила», кашлянула, вроде бы даже смущённо, протянула, делая неуверенные паузы:

— Ну-у… я думаю… она так одевается и ведёт себя, потому что боится… ну-у… что с ней, как и с её матерью может случиться.

— И что с её матерью? — критично поинтересовался Дымов.

— Да мы с ней, пока в магазине были, разговорились. Вряд ли она всё это выдумала, — начала Юля по-прежнему неуверенно, но потом всё равно выложила, о чём узнала.