– Вот тебе, – ответил я и отдал ему все четвертаки, которые мы взяли с собой.

– Эй, спасибо, мужик! – сказал он.

– Благослови тебя Бог, – ответил я.

– Я пойду куплю что-нибудь в KFC, спасибо! – воскликнул он и торопливо пошел куда-то под дождем.

Я прошел мимо станции 6-й линии на углу Лафайет-стрит и Блекер-стрит. Фонари над входом были разбиты, и эта конструкция очень напоминала приоткрытый от усталости стальной рот. Я повернул направо на Мотт-стрит и дошел до дома. Прежде чем вставить ключ в замок, я посмотрел налево и направо: всегда нужно осматриваться в обе стороны, потому что, пока ты открываешь свою дверь, на тебя из тени может кто-нибудь наброситься, затолкнуть в дом, после чего пырнуть ножом или ограбить. Но сейчас было десять вечера, воскресенье, и шел сильный дождь, так что на улице никого не было.

Старая китайская семейная пара в соседней квартире готовила что-то, что пахло как собачья еда вперемешку с алюминиевой фольгой. А через дверь доносились их приглушенные голоса – они о чем-то спорили. Может быть, им стоило расстаться лет пятьдесят назад, чтобы в семьдесят лет не спорить друг с другом в маленькой квартирке?

Батареи у меня дома подрагивали от горячей воды и пара. Я положил шляпу, перчатки и пальто на батарею в гостиной, и вскоре вся квартира пахла как стайка мокрых собак. Все, теперь я не в отношениях. Это разве не должно привести к сексу, любви, неудачным свиданиям и прогулкам за ручку в «Кони-Айленде»? Я лично считал, что раз я один, то теперь мне не надо разговаривать с девушками, и я могу спокойно спать один, почитав на ночь «Дюну».

Я подумал, как Джанет пересаживается на другую линию на Таймс-сквере. Как она плачет по пути в Гарлем. Представив, как она плачет в метро под мигающей флуоресцентной лампой, я невыразимо огорчился. Я сел на матрас и снял носки; они были мокрыми, и им тоже была прямая дорога на батарею. Я просто ужасен. Я сделал больно человеку, который этого совсем не заслуживал. Я хотел, чтобы следующие мои отношения были вечными. То будут отношения с небольшой болью, может быть, даже с большой, но не с такой финальной болью, из-за которой я остался в квартире наедине с мокрыми носками на батарее, а моя бывшая плакала до самой Сто двадцать пятой улицы на 9-й линии.

«Палладиум» был самым большим клубом в Нью-Йорке. В «Ред Зоун» была лучше музыка, в «Туннеле» – архитектура, «Марс» был более крутым и странным, «Неллс» – более гламурным. Но «Палладиум» оставался вершиной всей клубной жизни города. Он был самым большим, с самой громкой звуковой системой, самой большой сценой. А еще он больше всего пугал.

Вечерами по выходным тротуар Четырнадцатой улицы перед «Палладиумом» всегда был полон клубных ребят, студентов, начинающих рейверов и молодых людей из пригородов, разодетых в лучшую манхэттенскую клубную одежду и всячески пытающихся преодолеть бархатные веревочные заграждения и попасть внутрь. Разочарованные клубные ребята называли его «Потрахиум», потому что он был рассадником дешевого, бессмысленного секса. Осенью 1990 года, впрочем, для меня не существовало никаких рассадников секса – ни дешевого и бессмысленного, ни ценного и осмысленного.

Я жил буквально в тени «Палладиума», потому что он стоял всего в нескольких сотнях ярдов от моей первой квартиры на Четырнадцатой улице. Каждый день я проходил мимо входа и думал: