Обычно бомжи ненавидели веганскую еду. Я, бывало, шел по улице с остатками продуктов из «Анжелика Китчен», самого старого и знаменитого нью-йоркского веганского ресторана, и видел какого-нибудь бездомного у «Купер-Юниона» на Сент-Маркс-плейс.

– Есть мелочь? – спрашивал он.

– У меня есть немного еды, – отвечал я. – Не хочешь?

– Да ну на хрен, я не жру это говно, – отвечал он. – У тебя есть доллар, я хоть в «Попайс» схожу?

Однажды какой-то мужик у станции 6-й линии метро возле Лафайет-стрит и Астор-плейс взял мою веганскую еду, но, заглянув в пакет, явно пал духом.

– Эх, мужик, я-то думал, у тебя будет немного козлятины, – сказал он. – Козлятина – это вегетарианская еда.

Я хотел сказать ему: «Нет, козлятина – тоже не вегетарианская еда», но вместо этого просто ответил: «Благослови тебя Бог» и ушел по Лафайет-стрит, оставив его печально разглядывать остатки фасоли адзуки с гарниром из бурого риса.

Сандвичи с арахисовым маслом и желе и печенье казались нейтральным вариантом: веганская еда, но не откровенно веганская. Может быть, если нам повезет, никто хотя бы не кинет это на землю и не скажет: «Проваливайте». Джанет купила большой пакет из магазина J. Crew; мы наполнили его сандвичами и печеньем и вышли.

В восемь вечера поздним осенним днем было холодно. То был не резкий канадский холод, а тяжелый, влажный холод, от которого у меня болело лицо. Мы повернули направо на Мотт-стрит, потом налево на Блекер-стрит. На Блекер-стрит всегда были бездомные… но по какой-то причине именно сегодня их не было. Шел мелкий дождик, и пакет из J. Crew стал промокать. Наши лица онемели от холода, ноги промокли, но мы все блуждали по нижнему Манхэттену в поисках бездомных, которых можно покормить.

– Прямо как в «Хранителях», – сказал я.

– В чем? – спросила Джанет.

– Это комикс такой, – ответил я. – Все бездомные исчезли. Или, может быть, как в «Зеленом сойленте»? Иронично будет: мы кормим бездомных, а потом их перерабатывают в еду.

– Фу, какая гадость, Мо.

Мы прошли на запад по Четырнадцатой улице, и мне вспомнилась песня Television под названием Venus, где Том Верлен пел «Бродвей выглядит так по-средневековому»: сегодня весь Нью-Йорк выглядел по-средневековому. Город был окутан холодным туманом, и все фонари выглядели как гало, а все здания – как черные замки.

– Где все бомжи? – спросил я, пока мы шли по Юниверсити-плейс.

– Может быть, в парке Вашингтон-сквер? – предположила Джанет.

– Не уверен, что там безопасно.

– Ну, посмотреть-то можно.

Парк Вашингтон-сквер просто сочился угрозой. Мы видели там несколько человек, но это были наркодилеры, а не бомжи. Дилеры, скорее всего, вряд ли обрадуются, если какие-то белые ребята из Коннектикута двадцати четырех лет от роду станут совать им сандвичи с арахисовым маслом и желе в бумажных пакетах. Особенно учитывая то, что большинство наркодилеров зарабатывают куда больше, чем большинство двадцатичетырехлетних белых ребят из Коннектикута. Мы прошли к востоку и сели на мокрую каменную скамейку возле высоких зданий Нью-Йоркского университета в Мерсере. Мы так и не раздали ни одного сандвича, а на каменной скамейке было еще и очень холодно.

Мы с Джанет встречались с перерывами два года. Познакомились мы несколько лет назад в группе по изучению Библии в Коннектикуте и с тех пор пытались быть добрыми христианами, которые встречаются. Наши отношения были дружескими, но не страстными. Мы никогда не бегали по улицам с криками: «Я влюблен!» Никогда не тосковали друг по другу. У нас были спокойные, в основном целомудренные отношения. А где-то в глубине души я понимал, что в двадцать четыре года отношения не должны быть спокойными и целомудренными. В двадцать четыре года должна быть сильная страсть и секс по десять раз в день. Нам было по двадцать четыре, но мы занимались сексом раз в месяц и после этого молились Богу о прощении.