Добрый христианин в футболке R.E.M. улыбнулся мне.

– Вы хотите что-то сказать?

– Привет, я Моби. – Я глубоко вдохнул. – Я не хочу никого оскорбить, но что мы здесь делаем? Это место прекрасно, и все люди здесь замечательные – я это вижу. Но вокруг нас – целый мир, полный невыразимых страданий. Мне кажется, что наша вера призывает нас выйти в мир и сделать его лучше. Надеюсь, мы не будем об этом забывать, пока остаемся здесь.

Я услышал, как несколько человек пробормотали: «Кто это вообще?»

– Спасибо за это напоминание, – дипломатично ответил ведущий. – Эти выходные будут посвящены диалогу и обмену. Так что после ужина мы соберемся здесь, чтобы рассказывать истории и играть.

Когда толпа разошлась, Лаура прошла прямо ко мне.

– Ты что, не можешь просто расслабиться, Моби? – спросила она.

– Лаура, – ответил я, – двенадцать часов назад я шел по лужам крови в Мясницком районе и смотрел, как люди тащат туши мертвых ягнят и свиней на холодильные склады. Так что нет, я не могу «просто расслабиться».

Она отвернулась и поспешно ушла.

– Все здесь хотят сделать как лучше, – тихо сказала Джанет. – Хорошо?

– Ты права, – ответил я. – Хорошо.

Я взял ее за руку, и мы пошли в столовую. На доске у входа мелом было написано меню:

Суп из говядины или жареная курица

Картофель фри

Зеленый салат «Джелло»

Я прочитал меню, и у меня в мозгах что-то щелкнуло. Мне очень захотелось найти немного «Семтекса» или C-4 и взорвать весь этот ретрит с мясом и «Джелло», отправив его обитателей – пригородных христиан – к Богу по самой короткой дороге. Но я лишь тихо сказал:

– Джанет, мне надо выйти прогуляться.

Я вышел на улицу, чувствуя, что мой расплавленный мозг вот-вот польется из глаз и ушей. Как можно сохранить здравый рассудок в мире, который равнодушен к крови на тротуарах? Как я могу быть христианином, если христиане набивают свои розовые ротики говяжьим супом и жареной курицей? Я отошел еще дальше от ретрит-центра, направляясь прямиком в темный лес. В конце концов я ушел так далеко, что перестал слышать какие-либо звуки, издаваемые людьми, – только пение птиц и дуновение ветра в верхушках сосен.

Я присел на старое упавшее дерево. На другом его конце сидела белка, что-то ела и смотрела на меня.

– Извини, – сказал я белке, и она сбежала. Я не был уверен, приняла ли она мои извинения.

Я огляделся. По деревьям пробегали последние лучи заходящего солнца.

– Боже, – громко сказал я, – что я должен делать?

Я прислушался, но услышал только звуки леса: тихий шум, производимый ветром, белками и миллионом насекомых. И подумал: «Я должен делать то, что могу». Здесь, в лесу, у всех было свое место, и все делали то, что должны.

Я не обязан поджигать или взрывать лаборатории, проводящие тесты на животных. Я не обязан сбрасывать со скал вивисекторов, владельцев скотобоен и христиан, которые едят мясо. Мир полон боли, причем по большей части – боли, которой можно было бы избежать. Смерть неизбежна, а вот страдания – другое дело.

Я стал молиться:

– Боже, помоги мне сделать то, что ты хочешь, чтобы я сделал. Твое желание будет исполнено.

В сумерках я вернулся обратно в ретрит-центр. Если я собираюсь всю жизнь бороться за права животных, понял я, мне нужно быть умным и мыслить стратегически. Я хотел только кричать на людей и говорить им, что они неправы. Но чем громче кричишь, тем меньше тебя слышат.

Я вернулся обратно в столовую, и ко мне подошла Лаура.

– Извини, что разозлилась на тебя, Моби, – сказала она.

– Извини и ты меня, Лаура, – сказал я.

– Смотри! – воскликнула она, показав на блюдо с салатом, картошкой фри и «Джелло». – Я ем по-вегетариански!