– Быть может, вы оплатите только покупку тканей? Я делала это не ради денег.

– Ни в коем случае, я ценю ваш труд и время, – категорично возразил Редфорд. – Вы же не благотворительностью занимаетесь, не стоит так недооценивать свою работу.

– Хорошо, хорошо, – поспешно согласилась я.

Редфорд переоделся и смыл грим, а я между тем упаковала ему костюмы. Спустившись вниз, я вдруг вспомнила, что так и не предложила мистеру Редфорду чая.

– Я ничем не угостила вас, – виновато заметила я. – Быть может, выпьете кофе или чай?

– Нет, нет, – поспешно ответил он. – Я и так задержался, спасибо вам за уделенное время. И я надеюсь, вы не станете винить себя за то, что не угостили меня чаем. – Редфорд мягко улыбнулся и, слегка пожав мою руку, покинул дом.

Я вернулась к работе, уже вдохновленная и счастливая. Пока я вспоминала время, проведённое в компании мистера Редфорда, с моих губ не сходила счастливая улыбка. Я припоминала все его слова, вспоминала, где он стоял, пока я шила… Сама того не заметив, я просидела за пачкой Камиллы до шести часов вечера. Когда же я собралась ужинать, снова раздался звонок в дверь. На этот раз пришёл Питер. С цветами и извинениями. Мы проболтали с ним до позднего вечера и расстались очень довольные друг другом. Засыпая, я поймала себя на мысли, что этот день был самым прекрасным, и сегодня я была по-настоящему счастлива.

Через пару дней вернулся отец. Он был очень доволен поездкой и рассказал нам с Питером о представлении одного французского иллюзиониста, который мог делать так, что предметы бесследно исчезают со сцены на глазах у публики, а розы меняют цвет. Некоторые фокусы отец без труда мог объяснить, но были и те, над которыми они с Питером потом не один месяц ломали голову.

Из своей поездки отец привёз мне шляпку и очень красивое модное платье из золотого атласа с тонким кружевом, которые я потом надела на премьеру «Скульптора».

Я все же успела дошить костюмы, и на генеральной репетиции они уже были задействованы. Редфорд остался доволен моей работой и заплатил довольно крупную сумму денег, предложив работать у него гримёром на постоянной основе. Я, разумеется, согласилась. К тому же, речь шла исключительно о «Скульпторе», а спектакли планировалось давать не чаще раза в месяц.

В день премьеры я приехала в театр к началу прогона, около пяти часов. Стоя за кулисами, я с восхищением следила за талантливой игрой актёров, особенно за игрой мистера Редфорда. Ещё меня до слез трогало пение хора и соло Кэтрин Бланш, исполняющий реквием.

За полчаса до начала спектакля Редфорд вернулся в гримерную и, надев костюм для первого акта, сел перед зеркалом, готовый к нанесению грима. Я заметила его волнение, о котором прежде никогда не задумывалась. А Редфорд действительно очень переживал и с трудом пытался сохранять видимость спокойствия. Однако, когда я стала наносить грим, и он заметил, что у меня дрожат руки, он перестал притворяться.

– Стало быть, и вы волнуетесь? – спросил он, тяжело вздохнув.

– Да, я всегда переживаю в такие моменты, – призналась я, – как и тогда, у меня дома…

– Казалось бы, отчего вам-то беспокоиться? – Я услышала дрожь в голосе Редфорда. Впервые я видела его в таком состоянии. Слова его прозвучали неестественно, как если бы он усилием воли пытался предать себе уверенности и спокойствия.

– Возможно, я не так переживала бы, если б передо мной сейчас сидел кто-то другой.

– Ах, Эмми, это все ерунда! – бросил он. – Отвлеки меня чем-нибудь, и можно мы будем на «ты»?