А что было? Да ничего! Оторопь моя через пару минут прошла, я «расколдовалась», отмерла, кровь отступила от моего лица и я… Вернулась к себе.

– А чего одно молоко хлестать? – грубо бросила я. – Поешь вот… – я задумалась. – Рыбу, хочешь, сварю?

Мотает головой:

– Нет, Лидка. Не лезет. Вот чаю, может быть?.. Только нету его. Кончился чай.

Я громко вздыхаю, ставлю чайник и завариваю крепкий чай. Чай плохой, пахнет прелой соломой, а цвета густого, темно-коричневого, словно обещает терпкий вкус. Но он и на вкус трава травой. Эх, достать бы индийского, «Три слона»! Вот это чай, а не мура какая-то…

На блюдце кладу лимон, нарезанный дольками, вафли, печенье.

Полина, заметив мои приготовления, оживает и присаживается. Вижу, что дается ей это с трудом. Но помочь не спешу. Делаю вид, что не замечаю.

Наконец, усаживается и отхлебывает из чашки.

– Ох, как вкусно, Лидок! Сто лет не пила!..

– Печенье ешь, – строго говорю я.

Она пугается и поспешно кивает. Хватает печеньку и размачивает ее в кружке. Печенька распадается и тонет в стакане.

Полина пытается выловить ее и с опаской поглядывает в мою сторону.

Я молча протягиваю чайную ложку.

После чая я вывожу ее на улицу – точнее, почти выношу. Она болтается на моей спине, обхватив шею руками.

Несу ее как полупустой мешок.

Усаживаю на стул под рябиной.

Рябину баба Маня хотела спилить – у нее, женщины деревенской, пережившей и голод, и холод, отношение к природе было потребительское: расти должно только то, что приносит пользу. От чего есть толк. Что можно съесть или использовать.

Рябинка росла вместе со мной. Из ее зеленых ягод я варила кукольные супы. Из красных и спелых я мечтала сварить варенье. Баба Маня не давала: вот еще! Сахар переводить на это говно!

– А вдруг будет вкусно? – канючила я. – Вдруг не горько будет?

Ну и достала я ее, и баба моя в сердцах плюнула:

– Ну и вари, дура упрямая!

И швырнула мне пакетик с сахаром.

Сахара там было с полкило. А сколько нужно ягод? Я не знала. А вдруг сделаю что-то не так и варенье испорчу? А если нет – докажу бабе, кто упрямый баран, а кто нет!

И побежала я к соседке, бабе Паше. Спросить, сколько класть сахара в варенье.

Баба Паша, полуглухая и полуслепая, ни черта не поняла:

– Да сыпь весь, Лидка! – сказала она. – Чем слаще, тем вкуснее будет!

Ну и бросила я ягоды в кастрюльку, бухнула туда сахар и налила воды – так всегда делала бабушка.

Баба Маня в процесс не вмешивалась – даже не подошла.

Закипело мое варенье, помешала я его, сняла пену – так тоже делала баба – и, подув на ложку, осторожно лизнула.

Какая же это была горечь! Просто непереносимая, отвратительная и мерзкая горечь! Отрава!

Я увидела в окно, что баба возится в огороде. Быстро вылила «варенье» в туалет за домом и, бросив кастрюлю в крапиву у забора, побежала на улицу.

Вечером сели пить чай. Баба Маня – ни слова.

Пошарила в буфете, поохала, вытащила старые сухари и обернулась на меня:

– Ой, доча! А где же варенье? Ну, давай на стол! На сухари покладем и все веселее!

Глаза хитрые и веселые, что редко бывало.

– А нету его, – беспечно отвечаю я и отвожу глаза.

– Невкусно получилось? – притворно охает баба.

– Вкусно, – пожимаю я плечами, – только я его… – тут я задумываюсь – Мишке Котенкову снесла! На угощенье!

– Бедный Мишка… – качала головой моя баба. – Ох, выжил бы только!

Я чай допила и собралась спать.

А баба строго сказала мне вслед:

– Завтра кастрюлю отмой! Слышь, Лидка? Достань из травы и отмой!

Но все-таки рябинку свою я отстояла. По осени любила смотреть в окно на красные гроздья. И ставила ветки с ягодами в вазу на стол. Была у нас одна вазочка – синего стекла. Баба говорила, что папаша мой Полине Сергеевне на день рождения подарил.