– Прости, я не думал, что тебе будет больно, – видимо, он растерялся. Или, может, у их самок, как здесь называют девушек, нет девственности. Не знаю, но он явно не ожидал такого.

– Нет, сейчас все пройдет. Это первый раз только больно, – тихо проговорила, смущаясь оттого, что приходится озвучивать такие интимные и личные для меня темы. Но какие могут быть тайны, когда я решилась на близость с мужчиной?

– У тебя не было до меня мужчин? – Вертас как-то странно посмотрел на меня, и мне почудились нежность и любовь в его взгляде. Боюсь обмануть саму себя, боюсь поверить в то, чего нет.

– Не было. Ты первый, – по щеке скатилась одинокая слеза.

– И последний, – произнес хармит и плавно задвигался, а я дала волю эмоциям от его слов. Что это может быть как не признание в любви? Может быть, не теми словами, что я ждала. Но ведь сказал же. Дал понять, что будет моим единственным. Слезы заструились из глаз, а я смахнула их, шире открываясь для него и обхватив ногами. Боль уходит и сменяется наслаждением, которое сперва мягко разливается по телу, а затем заставляет пружину, скрутившуюся от оральных ласк мужчины, сжаться еще сильнее. Рваные толчки, мои стоны, и я просто разлетаюсь и уплываю в космос. Звезды, которыми я так любила любоваться, они здесь, они рядом, что я могу потрогать их руками. Прихожу в себя, а тело еще мелко вздрагивает. Где-то внутри чувствую, как сокращается те самые мышцы, которые заставляли искать чего-то большего. Теперь-то я понимаю, чего большего они искали.

– Я люблю тебя, – шепчу в губы Вертасу, находясь где-то на грани сна и яви.

– Моя самочка, – отвечает на мои слова и нежно целует мужчина, прижимая к себе.

Настоящее время.

Просыпаюсь резко, словно от пощечины. Сон такой явный и такой болезненный. Слезы текут по щекам, а я смотрю в пустоту. Почему же до сих пор так больно? Почему мое глупое сердце не может успокоиться и кровоточит от предательства?

Смотрю в темноту каюты и думаю: как бы все сложилось, если бы я не питала иллюзий насчет Вертаса. Как бы сейчас обстояли дела?

Что заставило его предать меня? Жажда наживы или полное ко мне безразличие? А может, и то и другое. Ведь я сама выдумала себе все. Он так и не признался мне в любви ни разу за все наше недолгое путешествие. Это я, окрыленная первым сексуальным опытом, первой влюбленностью и, как мне казалось, взаимной, повела себя как полная глупая дура. Как говорится, во всем виновата сама, и нечего кого-то винить в своих же ошибках. Вытираю слезы с щек и поворачиваюсь на бок. Надо спать, потому что неизвестно, что день грядущий мне приготовил, и лучше, чтобы у меня были силы ему противостоять. Так и уснула, злая на себя и весь белый свет.

4. Глава 3.

Утро добрым не бывает. Твержу себе уже которое утро подряд. И это не исключение. Может, я и не в клетке среди других самок, которых хотят продать. Может, меня и не принуждают ни к чему. Но факт остается фактом. Я рабыня, и каждое мое утро будет паршивым, пока я буду носить этот статус.

Меня разбудил противный звук, так понимаю, будильника. Утро было ранним, и я ужасно не выспалась. Еще этот сон сразу же вспомнился. Ну почему всегда так? Если хороший сон, то сразу забывается, а если как в моем случае, так помнишь и думаешь о нем.

– Вставайте, я скоро зайду, – раздался голос моего “господина” откуда-то сверху. Видимо, звук идет оттуда же, откуда и звук будильника. Где-то есть динамики, да только я не вижу. Даже не рассмотрела как следует свою каюту-камеру. Решила не дожидаться, пока явится Юрлан и застанет меня несобранной. Не то чтобы я боялась его, но инстинкт самосохранения подсказывал мне, что лучше не нарываться. Быстро воспользовалась очистительной капсулой, она была значительно современнее, чем на корабле Вертаса. Надела свободный костюм-кимоно, который был до безобразия похож на те, в которые нас одевали бакайцы, пока я была на их корабле и они проводили надо мной какие-то непонятные опыты. Стоило только застегнуть последнюю пуговичку, как дверь открылась, и вошел Юрлан. То, что он зашел так, словно не мог мне помешать, сразу бросилось в глаза. Ну правильно, кто я такая в его глазах. Рабыня, которую он купил и которой может распоряжаться, как вещью. У него в руках была стопка одежды.