Но, прикоснувшись к его грубым пальцам, одергиваю руку.

— И так сойдет, — говорит парень, снова смахнув челку в сторону.

— Вик, а ты стричь умеешь? — спрашивает Андрей.

— Стричь? Волосы? — отходя от стола, чтобы бросить тряпку, показываю на свою голову.

— Да, — прижав к груди полбуханки, Андрей отрезает толстый ломоть и протягивает его сыну. Я забыла нарезать хлеб. — Клим оброс, не мешало бы его подстричь. Я так подумал, если ты шить умеешь, то, может, и еще много чего, — иронизирует мужчина.

— Просто я швея по образованию.

— Вон оно что, — тянет Андрей. — Ну, может, попробуешь? У женщин это всяко лучше получается. Я же сам его стригу, — мужчина показывает пальцами ножницы, — как барана.

— Как валуха, — цедит Клим, двигая желваками.

И он то ли хлеб так тщательно пережевывает, то ли выражает свое недовольство.

Андрей как-то подозрительно откашливается.

— Валух? Это… кто? — спрашиваю я, глядя на старшего.

С младшим я пока не готова разговаривать.

— Так называют холощеного барана, — объясняет Андрей. Я непонимающе хмурюсь, и он исправляется, — кастрата. Это шутка, Вик, — улыбаясь, мужчина демонстрирует мне свои хорошие зубы. — Мы так общаемся, мужские приколы, не заморачивайся. — Ты подумал… насчет Магеллана? — теперь Андрей обращается к сыну иным тоном – осторожно. — Можем сделать это завтра.

— Нет, — отрезает Клим, глядя на отца.

Из-за нависшей челки я толком не вижу его глаз, но, будто бы, Клим чем-то расстроен.

— Он мучается, ты же понимаешь, — качает головой Андрей.

— Это надо сейчас обсуждать? — бормочет Клим.

— Я уже несколько раз тебе говорил, — хмурится Андрей. — Надо решать. Надо.

Виснет напряженная тишина.

Мне становится неловко.

Наверное, я должна выйти, чтобы мужчины выяснили свой вопрос наедине, но мне не дают покоя слова Андрея про старика-бладхаунда.

— Он… что… болен? — тихо спрашиваю.

— Он очень болен, — отвечает Андрей.

— Спасибо. Я сыт, — так и не доев, Клим поднимается из-за стола, скрипя стулом по деревянному полу, и выходит из кухни.

Он впервые сказал “спасибо”, но понятно, что это не мне адресовано. Клим злится на отца. Или просто психует. Кто его разберёт?

— Блин… — с тяжелым вздохом Андрей откидывается на спинку стула. — Это его любимый пес, он с ним большую половину жизни.

— А ничего нельзя сделать? Ты же ветеринар.

— Нет. К сожалению. Тут даже ветеринаром быть не надо. Разве ты не видела его глаза?

Я киваю, вспоминая, как сложно смотреть в глаза бладхаунду. Хочется сразу отвести взгляд – такое ощущение, что пес смотрит прямо в душу и просит, даже умоляет о чем-то.

Теперь понятно, о чем…

— Очень жаль, — не знаю, что и сказать.

— Я бы уже это сделал, — говорит Андрей, — но последнее слово всегда за хозяином. Этот пес слишком много для него значит.

Я прикидываю, сколько лет было Климу, когда у него появился Магеллан – лет семь-восемь. Конечно парень в трансе. У меня никогда не было ни кошки, ни собаки, и то сердце кровью обливается за бедного пса.

— Ну вот, ничего не ели, — я ухожу от грустной темы, заметив что и Андрей толком не поел.

— Оставь на ужин. Не пропадать же такому добру, — говорит мужчина, вставая из-за стола. — Вик, и насчет твоих парикмахерских услуг, я могу на тебя рассчитывать или как? — он внимательно меня разглядывает.

— Я же сказала, что не умею, — пытаюсь отмазаться.

Сама мысль о том, что я буду стоять рядом с Климом, касаться его, перебирать его волосы, снова поднимает внутри волну противоречий.

— Да ладно тебе. Заодно и помиритесь, — добродушно тянет Боголюбов. — Мы же одна команда, в конце концов.