Взяв с собой банку пива, он вышел из машины и зашагал к углу, чтобы оказаться напротив дома, чуть по диагонали.

Все звуки города словно перестали существовать. Впервые с момента своего приезда Майкл услышал пение цикад; их сочное стрекотание исходило отовсюду, словно взвихривая воздух вокруг, отчего каждая тень казалась живой. А чуть позже до Майкла донеслись пронзительные крики птиц. Надо же! Он успел напрочь позабыть о них.

Как в лесу, думал он, вглядываясь в мрачные, погруженные в ранние сумерки заброшенные террасы. Ни единого лучика света не мелькнуло из-за многочисленных узких и высоких деревянных ставен.

Раскинувшееся над крышей фиолетово-золотистое, словно остекленевшее небо мягко освещало самую дальнюю колонну на высокой галерее второго этажа и беспорядочно свисавшие сверху великолепные плети ползучей бугенвиллеи, густо обвивавшиеся вокруг консолей карниза. Даже в темноте Майкл отчетливо различал пурпур ее чудесных цветов. Еще видны были в полумраке и завитки чугунной решетки, и детали капителей колонн. Здесь удивительно органично сочетались все три архитектурных ордера: боковые колонны были дорическими, нижний ряд колонн фасада украшали капители ионического ордера, а верхний – коринфского.

Майкл вздохнул – протяжно и печально. Он не мог понять причину невыразимой грусти, всегда омрачавшей любую радость, поселявшуюся в его душе. И тем не менее даже на вершине счастья он всегда ощущал какую-то неясную печаль. Память обманула его лишь в одном: дом оказался намного больше, чем ему помнилось. И весь квартал – обширнее. На какое-то время все вокруг показалось Майклу невообразимо громадным.

Тем не менее его охватило ощущение живой, пульсирующей близости ко всему окружающему: к густой листве, сливавшейся с темнотой за ржавым металлом ограды, к пению цикад и к густым теням, протянувшимся от дубов.

– Как в раю, – прошептал он.

Майкл взглянул на покрытые зеленым наростом дубовые ветви, и слезы брызнули у него из глаз. Память вновь вернула его к видению – оно сделалось зловеще близким и словно хлестало по нему своими темными крыльями. Да, Майкл, этот дом.

Он застыл, буквально пригвожденный к месту. Банка пива холодила руку даже сквозь перчатку… Темноволосая женщина… Неужели она действительно говорила с ним тогда?

Майкл знал наверняка лишь одно: сумерки как будто ожили, все вокруг него пело, даже напоенный жарой воздух. Наконец он отвел взгляд от таинственного дома и принялся рассматривать соседние здания, отмечая плавную гармоничность оград, изящество кирпичной кладки и колонн. Он отчетливо видел даже тоненькие побеги, в борьбе за жизнь цеплявшиеся за бархатную зелень других растений. Что-то теплое наполнило и умиротворило его душу, на какое-то мгновение изгнав оттуда память о видениях и о данном обещании выполнить предназначенную ему миссию. Назад, назад во вновь обретенное детство, но не за воспоминаниями, а во имя целостности и непрерывности бытия. Мгновение разрасталось, вырывалось за пределы разума, и любые слова были бессильны выразить то, что чувствовал сейчас Майкл.

Небо темнело, однако по-прежнему играло оттенками аметистового цвета, словно пытаясь своим неярким, переливчатым сиянием сопротивляться надвигающейся ночи. Тем не менее свет медленно отступал. Слегка повернув голову и взглянув вдоль улицы в направлении реки, Майкл увидел, что небо в том краю обрело цвет чистого золота.

В глубине его души, конечно же, жили воспоминания о мальчишке из прибрежного квартала густонаселенных домишек, приходившем по вечерам на эту улицу, на то же самое место… Но настоящее продолжало затмевать собою все, и Майкл, не желая вторгаться в мир охвативших его чувств и тем самым нарушать момент истинного покоя в душе, не стремился воссоздавать перед глазами картины былого.