Матушка Шанэ крепче обняла всхлипнувшую девочку. Тьита с ужасом смотрела на своё мраморное изваяние и мелко дрожала.

– Через полгода ему, несмотря на лечение, стало хуже, – сипло продолжал старый мастер, ссутулившись. – Приступы ярости стали чаще и сильнее. Жена боялась оставаться дома одна, как и Тьита, хотя брат был заперт. И я уже почти решился на лечебницу, когда... – он сглотнул. – Однажды ночью брат взломал замки, пробрался на наш этаж и убил мою дочку. Задушил в постели, а после вернулся к себе и лёг спать, забыв закрыть двери. А мы нашли Тьиту только утром – она ведь не могла закричать и позвать на помощь из-за немоты, да и её спальня была далеко от нашей. А брат наутро... всё забыл. Совершенно ничего не помнил и искренне горевал. Почему убил? Он не помнил. И мы не знаем. Но, вероятно, ревновал. Или понимал, из-за кого мы его запираем, и решил, что убьёт – и дом будет весь его.

Он помолчал, напряжённо глядя перед собой и сжимая-разжимая кулаки, и очень тихо закончил:

– После этого я отправил брата прочь из Семиречья. Нанял колдунов, и те его усыпили и увезли подальше, в закрытую лечебницу при храме Лунной. Там он и умер пять лет назад. А я... – мастер Дьюш посмотрел на матушкину руку, обнимающую невидимку. – А я испугался, что меня попрут из ведомства, с такими-то родственниками и делами. Живём мы без соседей, в город Льяра дочку всего-то раза два в театр вывозила, о девочке никто не знал – она даже в приюте побывать не успела... И жена убрала её дело из регистрационного архива. Больше всего я боялся, что однажды мне не хватит сил на защитные заклятья, они разрушатся, а остров и могилу найдут. Или брат вдруг вспомнит, проговорится, и кто-то ему поверит.

Тьита уже не дрожала – она внимательно смотрела на приёмного отца и ловила каждое его слово. Сразу успокоилась, как только узнала, что её убийцы больше здесь нет. Что его вообще уже нет в мире живых.

– Прости меня, дочка, – старый мастер повернулся в сторону девочки. Его глаза были сухими, но болезненно блестящими. – За нерешительность. За то, что не отказался от брата. Или от тебя. За то, что в приют не определил. Или его в лечебницу не сдал. И недоглядел. И опасность неверно оценил. И безопасность не обеспечил. И после... испугался. Из живых вычеркнул. Спрятался здесь – от мёртвой тебя. Прости. А если нет... расплачусь в Мире вечных вод. Ты простишь – но я себя никогда не прощу. Всё равно уйду с этим. Всё равно отвечу.

Тьита подняла глаза на матушку Шанэ и подёргала её за рукав. Матушка, интуитивно поняв просьбу, зажгла голубой огонёк и протянула девочке заклятье. И через минуту Тьита, видимая и материальная, села рядом с приёмным отцом и прижалась щекой к его плечу.

– Уйдём, матушка, – прошептал Рьен и первым попятился с полянки.

Они вернулись к дому. Матушка Шанэ устало села на широкую лавку, а Рьен заходил рядом.

– Сынок, не мечись.

– Открывать дело или нет? – Рьен шумно выдохнул.

– Думаю, это не тебе решать, – мягко сказала матушка. – Но я бы открыла. Нельзя убирать человека из списка живых. Она родилась, она жила. И она имеет право на память. И она...

Матушка запнулась. На тропе появились двое – отец и дочь. Они шли, держась за руки, и улыбались. И оба светились – призрачно, знакомо голубым и багровым.

– Нам пора, – сообщил мастер Дьюш с облегчением. – Примите нашу благодарность. И передайте Рьену наше спасибо. Скажите, пусть открывает дело. Его помощник, Сьят, горазд на выдумки. Придумает что-нибудь. Но возможно зацепиться за серьги – на них есть метки от кражи. Кстати, нам их лекарь прописал – Тьита была очень активной, от диких скачек по дому до бессонниц. Одну серёжку вечером, две на ночь. Сейчас они в шкатулке на дне Лунной, рядом с островом. Мьёл найдёт. И вот ещё что: Тьита наверняка осталась в списках детей, прибывших из Быстроречья, – в закрытых архивах Приграничного ведомства. И её портрет там тоже есть. Удалить данные и оттуда у нас с женой не получилось. А вот Рьену, с открытым-то делом о неизвестной девочке из безымянной могилы, полномочий хватит. Мой брат наблюдался в лечебнице на Седьмом острове, и звали его Дьюс. Прощайте.