Серебряной звездой Акхара.

- Это Диттер, - я подхватила инквизитора под ручку. Все-таки в местном обществе свое надо при себе держать. Это они внешне все такие распрекрасные, а глазом моргнуть не успеешь, как сопрут, присвоят и скажут, что так оно и было. – Дознаватель. Старший. А это герр Герман. Глава жандармерии, дядюшкин закадычный друг и большой шельмец.

Герман захохотал.

Смеялся он громко, с большим энтузиазмом, показывая, сколь ему весело. Вот только взгляд оставался ледяным.

Меня он не любил.

Мягко говоря.

И порой мне даже казалось, что он всякий раз прикидывает способ, каким будет избавляться от тела… или учить жизни. Учить жизни, по словам девочек, он любил. И делал это умеючи, всякий раз доводя до грани, но не калеча…

Страшный человек.

- Она всегда была такой оригиналкой… - он пожал Диттеру руку и тот рукопожатие выдержал. А хватку Германа не всякий вынести способен был.

Диттер даже не поморщился.

- К нам тут из вашего ведомства редко заглядывают, - доверительно произнес он и, прицокнув языком, добавил. – Что, черная чахотка? Это правильно, что к нам приехал… у нас тут климат подходящий. Источники. Грязи лечебные… глядишь, и поживешь еще чутка…

- Спасибо.

А вот теперь Диттер злился.

Я же задумалась.

Чахотка – это плохо. А черная – очень и очень плохо. Если с обыкновенной целитель – не всякий, само собою, но благословенный, - справится, то против черной средства нет. Болезнь, усиленная проклятьем, медленно пожирает человека изнутри.

Смерть поганая.

Медленная.

Болезненная.

Кости становятся мягкими, мышцы атрофируются. Тело отказывается принимать пищу. И лишь морфий приносит какое-никакое облегчение. Потом тело начинает гнить и… право слово, как по мне, то милосердней призвать Плясунью, чем милостью Лекаря удерживать бедолагу в мире живых.

Герман отошел.

А Диттер проводил его взглядом. Недобрым таким…

- И как давно? – поинтересовалась я, отбирая бокал. Шампанское? Виски… и как минимум из нижнего погреба, где еще дед мой собрал самые изысканные сорта.

Морфий…

…надо будет Марку отписаться, у него, помнится, был лучший морфий в этом треклятом городе. А то ж с Диттера станется в аптеку пойти, там же порошок разбавляют безбожно. Аптечным морфием только детские колики унимать, это каждый знает.

Кроме моего бестолкового дознавателя.

- Год, - он не стал отнекиваться.

И притворяться, будто Герман ошибся. Поморщился слегка. А я… год – это много… для больного черной чахоткой почти неоправданно много.

- Благословение, но… и оно лишь отсрочку дает, - сказал он. – Мне куда интересней, как он узнал.

А ведь и вправду… герр Герман у нас, конечно, мерзавец талантливый, но не настолько, чтобы с одного взгляда диагнозы ставить. Он вообще от целительства далек несказанно. И значит… значит, нашептали.

Кто?

Друзей у него, как и у дядюшки, много. Должников еще больше. И быть может, отыскался среди них кто-то, с ведомством Диттера связанный. Кажется, подобная мысль и дознавателю моему в голову пришла. Ишь ты, скривился.

Или больно?

- Хочешь, уйдем? – предложила я, озираясь.

Тени-лакеи, закуски, выпивка. Яркие платья дам. Скучные мужские разговоры… дела, которые решаются, раз уж случай выпал. Сплетни, что гуляют, обрастая новыми и новыми подробностями… драгоценности, цветы, тоска смертная.

Фальшивят уставшие музыканты…