Он усмехнулся.

— Вы далеко пойдёте, Георгий Олегович, если вас, конечно, не пристрелят.

Я хмыкнул.

— Постараюсь не доставлять врагам такой радости. Дадите письменные показания против Филатова?

Стасевич отрицательно мотнул головой.

— Тут вы на меня не рассчитывайте.

— Почему, Абрам Моисеевич? Филатов выпил у вас и ваших знакомых столько крови — давайте посадим его в тюрьму.

— Думаете, вы первый, кто хотел отправить нашего начальника за решётку? Увы, я вас разочарую. Другой мой знакомый пытался добиться справедливости, но в итоге его дом взял и сгорел, знакомого сильно избили, а Филатов так и остался на свободе. Я слишком дорожу своим домом. Его построил ещё мой отец. Так что наш с вами доверительный разговор не для протокола.

— Жаль, Абрам Моисеевич. Очень жаль, — грустно произнёс я.

— А уж мне как жаль, — вздохнул задержанный. — Филатов — редкостный мерзавец и заслужил пулю в голове не меньше Митрохина. Однако папа всегда говорил мне, чтобы я был реалистом и смотрел на вещи трезвым взглядом. Вы хорошо заявили о себе в нашем городе, но пока за вами не видно силы. Люди потянутся к вам только тогда, когда поймут, что вы — не герой-одиночка. Извините за горькие слова, но такова жизнь.

— Я вас понял. Хорошо, Абрам Моисеевич, надеюсь, мы ещё вернёмся к этому разговору.

— Что со мной будет?

— Я бы с радостью отпустил вас домой прямо сейчас, но сначала переговорю с Филатовым.

— Представляю, что вы от него услышите!

— Меня будет интересовать не то, что он скажет, а то — как именно он это произнесёт. И поймите: я вижу вас впервые в жизни, и у меня нет основания доверять вашим словам.

— Доверяй, но проверяй. Кажется, это так называется.

— В первом приближении.

Я позвал конвойного:

— Юхтин!

— Слушаюсь, гражданин начальник.

От Стасевича не скрылось, что меня величают гражданином, и на его лице появилась лукавая улыбка.

— Отведите задержанного назад в камеру.

— Слушаюсь. Задержанный, встать. Руки за спину и на выход.

Минут через десять в кабинет вихрем ворвался мужчина, чьё довольно красивое лицо было обезображено длинным шрамом, явно полученным от сабельного удара. Его гимнастёрка была перетянута кожаной портупеей. Из-под козырька глубоко опущенной фуражки сверкали чёрные глаза.

— Это вы — новый начальник милиции? — наехал он на меня.

— Да. А вы кто такой?

— Филатов, начальник подотдела уголовного розыска. По какому праву вы применили оружие и застрелили моего подчинённого?

— Это была чистой воды самозащита. Ваш подчинённый первым открыл по мне огонь. Только не спрашивайте, что на него нашло. За те тридцать секунд, что я провёл в его обществе, мне не удалось столь глубоко проникнуть в душу Митрохина. Я вызвал следователя, пусть разбирается.

Как ни странно, но Филатова мои слова успокоили.

— Простите, погорячился, — виновато произнёс он.

— Бывает, — кивнул я. — Боюсь даже представить, как бы повёл себя на вашем месте.

— Лучше не представлять. Хотя Митрохин — точно не был подарком. Его контузило в гражданскую, он часто мучился сильными головными болями, в итоге характер совершенно испортился. Грубил людям, мог сорваться… Несколько раз подумывал уволить его, да было жаль, всё-таки боевой товарищ, фронтовик… Видимо, в конце концов последствия ранения взяли своё. Сгорел наш Митрохин.

— Война есть война. Так просто не проходит, — согласился я и как бы между прочим заметил:

— У вас в камере находится задержанный Стасевич. В чём его собираетесь обвинить?

Глаза Филатова испуганно забегали.

— Стасевич? — он сделал вид, что вспоминает. — Ах, этот! Особой конкретики пока нет…