Ему необходимо было отгулять отпуск, положенный ему в своем прежнем ведомстве, но его просили выйти уже на новую работу. Пришлось опять откладывать поездку в Тверь, а с матерью общаться по телефону. Он услышал порцию наставлений вперемежку с мамиными слезами. Теперь уж хоть родительница не требовала от него жениться и внуков. Она профессионально начала разрабатывать его в отношении Мансура. Допытывалась, кто его мать и как так вышло, что Ее сын спутался с иностранкой. Да и вообще, его ли, Петечкин ли, это отпрыск? Она пообещала приехать сама, но Горюнов знал, что после смерти отца, известного в Твери психиатра, она стала тяжела на подъем. Удивительно, что Сашке удалось ее заманить в Москву. Наверное, природное любопытство заставило Марию Кирилловну покинуть уютную квартирку с окнами, глядящими на Волгу. Кого там ее Петечка выбрал себе в жены?

Горюнов после полученной отсрочки испытал облегчение и стыд. Облегчение оттого, что мать не увидит его таким иссушенным, испепеленным иракским солнцем, событиями последних месяцев и потерями. А стыд из-за того, что совершенно бросил ее. Посылаемые ей деньги нисколько не оправдывали его.

Он торопился выйти на работу – дома не мог найти себе места. Не привык сидеть без дела, от ничегонеделанья ругался с Сашкой из-за своего бесконечного курения или из-за навязчивого арабского акцента. Не осознавая специфику его профессии, она считала, что нельзя настолько погрузиться в чужую языковую среду, чтобы забыть родной язык. Думала, что он рисуется, а Петр и не пытался оправдываться, просто не замечал свой корявый русский.

Александра особенно стала наседать на него после того, как вывела его «в свет» – похвастаться мужем своим студенческим подругам и их мужьям. Там Петра приняли за египтянина, которого Сашка легкомысленно подцепила в поездке на море. А поскольку его истинную профессию она назвать не имела права, ее раздирали противоречия.

Ссорился Петр и с Мансуром. Мальчишка отлынивал от школьных занятий и уроков с репетитором русского. Пару раз Петр заставал его с сигаретами – жизнь Мансура среди курдов, боевиков РПК, давала о себе знать. Если бы не лояльность Александры, успевшей узнать Мансура ближе, чем родной отец, то Петр уже несколько раз от души налупил бы сына.

Они орали друг на друга в основном по-турецки. И Горюнову было так проще, и, само собой, мальчишке. Саше оставалось только догадываться, что делят ее горячие турецкие парни, и бдительно следить, чтобы муж не хватался за ремень. Она пресекала подобные поползновения.

– Всегда считал себя сдержанным человеком. Никогда столько не орал и не скандалил за всю жизнь. Странно быть здесь и понимать, что это твой дом и твоя семья, когда мой дом совсем в другом месте, – как-то в порыве откровенности выдал Горюнов.

– Ты привыкнешь, – с жалостью взглянула на него Александра.

От одного ее взгляда, сочувствующего настолько, словно она сама испытывала ту боль и смятение, что ощущал он, Петру стало легче. Во всяком случае, его не осуждают, а пытаются понять. Они с Сашей слишком быстро сошлись прошлой осенью. У Горюнова не было времени на свадьбу, притирку. Все будет теперь.

Незадолго до выхода на новую работу Петра вызвали в Кремль для награждения. Наверное, впервые после окончания ВИИЯ он надел форму. Она сидела на нем слишком свободно из-за сильной худобы.

Саша впервые увидела его при параде и охарактеризовала грустно: «Ты как лист из старого гербария – остались только кости, мышцы и кожа, сожженная солнцем».