Как в покере. Ты рассчитываешь на свою комбинацию, но радоваться рано, потому что у других может быть карта выше.

– Хотите вернуться в хоккей?

Я снова кивнул, хотя знал, что назад в «Монреаль Канадиенс» мне путь заказан. А как много других команд из НХЛ захотят себе поломанного игрока, который просрал сезон и всю свою жизнь?

Запихнув все эти медицинские писульки во внутренний карман рубашки, я взял куртку и вперевалочку направился к выходу. Теперь это моя походка – медведь на прогулке, по-другому не назовёшь.

Не успел я взяться за ручку, как в дверь кто-то бесцеремонно влетел. Облако из тёмной одежды и каштановых волос. Я успел заметить только коричневые полусапожки из замши с кисточкой на замках по бокам, пока проплывал мимо и хватал носом ванильно-миндальные испарения духов. Они будто слетели с кожи незнакомки и обласкали мои ноздри, как мама в детстве обласкивала перед сном. Резкий контраст с больничным смрадом болезни и антисептика.

«Блэк Опиум». Ни с чем не спутать. Мама душилась только ими и всегда получала флакон на День Святого Валентина от отца. Безумие какое-то! Больше года не улавливал подобного запаха. И вот он здесь, в палате доктора Шепарда, который гостеприимно пропел:

– А-а-а, мисс Шей! Заходите.

Я только обернулся, чтобы посмотреть на ту, что чуть не сшибла меня ароматом из детства, но дверь захлопнулась прямо перед носом.

Как много дверей ещё захлопнется передо мной, пока я не пойму, что безнадёжно проиграл?

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Привет, Шон. Сегодня ходила на плановый осмотр, как и каждые три месяца. Кончики пальцев всё ещё покалывает, хотя прошло два года. Слишком много и слишком мало одновременно. Моя рука по-прежнему помнит. Как и сердце.

Доктор не устаёт повторять, что мне крупно повезло, и что пора бы уже вернуться к игре. Струны отлично развивают мелкую моторику. А ещё напоминают о тебе. Два года мы с ним ведём один и тот же спор, танец двух мнений, но именно мне постоянно отдавливают ноги.

Так что теперь на грифе с просевшими струнами играет одна лишь пыль. Два года мои руки не касались гитары и тебя. Двух вещей в этом мире, которые я любила больше всего на свете.

Мне всегда нравился доктор Шепард, но сегодня я его возненавидела. Ведь он сказал, что как только зазвучит первый аккорд, я пойму, что музыка может существовать и без тебя. Как и я сама. Но врачи тоже ошибаются. Я никогда уже не смогу существовать без тебя, Шон.

Этот старый дом по Бенсли-авеню ничуть не изменился. Разве что осел ещё на пару миллиметров глубже в землю под тяжестью горя, что поселилась под крышей с полгода назад.

Тот же забор из выцветших штакетин, те же пять ступеней крыльца и любимое отцовское кресло с пропаленным подлокотником. Вот что бывает, когда прячешь сигарету от больной жены и случайно роняешь пепел на обивку. Она воспламеняется так же быстро, как и тело от рака. Вовремя не потушишь – метастазы доберутся до самого нутра, и вот уже твоё кресло пылает адским пламенем. Кресло удалось спасти. А моя мама сгорела изнутри.

Да, дом всё тот же. Озябшие за зиму голые стволы герани, торчащей из подвешенных кашпо. Тот же оттенок коричневого на стенах, разве что чуть более грязный от растаявших ещё на прошлой неделе снегов. И мелкокалиберная черепица, которую я обещал помочь подлатать, но так и не сдержал обещание. Многие из них я не сдержал, когда Рикки Мэллоун поманил меня контрактом на миллион за пару тысяч миль от дома.