Свободные стены завешаны оленьими шкурами, на которые девушка глянула с подозрением, но они казались достаточно пристойными и насекомыми как будто не кишели. Слева в углу большая печь, сейчас холодная, – странная, сложная, с металлической топкой, выполнявшей роль плиты, и каменной стеной позади, в которой прятался дымоход. На полках и на печи – всяческая утварь, половине которой городская девушка не знала точного названия. Рядом с печью небольшая закрытая дверь в соседнюю комнату или ещё один чулан.

В простенке между окнами стол с четырьмя массивными стульями – без скатерти, но чисто выскобленный. В красном углу пара тёмных икон без лампадки – набожностью хозяин дома явно не отличался, но традиции уважал. Под ним небольшая бочка на четырёхногом табурете, под которым белело блюдце – кошку он, что ли, держал? Пара сундуков под окнами, ещё один угол занимал книжный шкаф, заставленный очень плотно и явно собранный с тщательностью, не для красоты. Четвёртый и последний угол занимала большая кровать на высоких ножках, аккуратно убранная и рассчитанная, верно, на супружескую чету, но, с учётом размеров хозяина, не казалась излишеством и для него одного.

В доме пахло кисловато и резко, но не противно, просто – странно. Шкуры, дерево, отголоски приготовленной еды – не сейчас, давно, – смутно ощущалось что-то дразняще-приятное. Запах жилого дома. Неплохого, наверное, если не вспоминать, что ожидалось на его месте полицейское управление.

– К столу садитесь, чай согрею, – велел хозяин, поставив сумки при входе, и Антонина решила не спорить. И раздеваться пока тоже не стала.

Стол оказался высоковат, а стулья – совершенно неподъёмные, только волоком и двигать. Ясно, что всё под хозяина справлено, чтобы ему было удобно, но она ощутила себя непутёвой Машенькой в жилище трёх медведей.

Очень подходящее ему придумали прозвище, во всех смыслах.

А Сидор уже снял с полки примус, поставил на холодную плиту, не тратя времени на возню с растопкой, блестящим медным чайником зачерпнул из бочки воды и поставил кипятиться. Задумчиво смерил взглядом гостью и достал из буфета накрытую льняным платком тарелку с нарезанным сыром. Вскоре на столе появились и серый хлеб, и блюдо с сухим печеньем, и розетка с вареньем, и старенький расписной фаянсовый чайничек со сколом на носике и трещиной на ручке, и пара толстостенных кружек из простой обожжённой глины.

Антонина почувствовала, как краснеет от стыда: это что же Березин подумал, если первым делом кормить начал? Но мысли не помешали ей потянуться за кусочком подсохшего, со слезой сыра и проглотить его за пару мгновений, почти не жуя.

Отвлекая и себя, и хозяина от этой неловкости и своего жадного взгляда, девушка поспешила заговорить, тем более что в доме она хоть и не отогрелась ещё до конца, но уже достаточно оттаяла, чтобы не запинаться из-за дрожи.

– Здесь же нет полицейского управления, да? – спросила она то, что заподозрила при виде избы снаружи и в чём убедилась теперь, оказавшись внутри. – И морга, конечно, тоже. Да бог с ним! Сколько вообще человек служит в полиции?

– Теперь – двое, – коротко ответил исправник, выставив на стол кружки.

Уездный исправник! Какой он исправник, начальник полиции целого уезда, если во всём хозяйстве одна печь… да эксперт теперь будет. Дипломированный. С отличием!

Антонина проглотила вздох и закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды. Жалованье жалованьем, но… она хотела работать! По профессии, а не как деревенская хозяйка хлопотать у печи! Да, матушка их всех приучила следить за домом, так что и готовить Бересклет умела, и шить, и вышивать, но… Господи, стоило ли столько стараться, учиться, чтобы вот так?!