― Мы не вернемся, ― проговариваю я с поразительным спокойствием в голосе.

― Вер…

― М?

― Я тебя люблю. Вас с Машкой. Вы ― два моих сокровища. Не глупи. Не рушь семью.

Я рушу семью? Не ослышалась? Соизволил объявиться спустя неделю молчания и имеет наглость обвинять меня. Наверное, только недавно протрезвел. Я в сотый раз убеждаюсь, что поступила правильно и сбежала, иначе мы с Манюней не выбрались бы из этого замкнутого круга.

― Давай мы с тобой встретимся и поговорим нормально, ― настаивает Сережа. ― Скажи, куда подъехать? Я заберу вас.

― Не нужно.

Он шипит ругательство.

― Что за фигня?! Скажи мне, где вы? Где ты шляешься с ребенком? Головой думаешь, нет? Таскаешь за собой Машку по всяким подворотням…

― Подворотням? ― ахаю, задыхаясь от подступившего к горлу возмущения. Стискиваю в пальцах ручку лейки и медленно с шумом выдыхаю. ― Такого ты обо мне мнения?

― А я не прав? ― выплевывает он желчно в ответ. ― Что за привычку дурную взяла ― уходить из дома, когда вздумается? О Машке совсем не думаешь. Какой пример ей подаешь? Чему учишь?

― Как раз о ней и думаю. Не хочу, чтобы росла, видя твою пьяную физиономию.

Сережа фыркает.

― Не преувеличивай… ― а голос под конец у него проседает до полушепота. Неужели, стыд в нем проснулся? ― Выпиваю иногда, ну и что? Я работаю. Имею право расслабиться.

― Так расслабляйся, Сереж. Пожалуйста! ― чересчур резко ставлю лейку на подоконник. ― Только я сыта по горло тем, как именно ты снимаешь стресс. Ты хоть помнишь, что чуть не выломил дверь в ванную, когда напился в последний раз? Ты очень сильно напугал нас, и я не намерена испытывать на себе это состояние снова и тем более заставлять Машку становиться свидетелем этого зрелища. 

― Ты слышала, что она говорила? Маша ко мне хочет.

Я и вправду еле вырвала у дочки телефон из рук.

― Ты не ее отец, ― процеживаю я.

― Я воспитывал ее, как родную!.. ― не знаю, намерено ли, но он бросает мне это заявление в упрекающем формате.

― И? ― мне его по голове за это погладить? Я никого насильно не заставляла заботиться о нас с Машей. Он действовал по собственной инициативе. ― У тебя нет на нее никаких прав.

― Кто бы говорил.

Метко бьет в самое больное. По глупости я рассказала ему свою историю, впустила в душу.

― Ты все сказал?

― Все, ― рявкает Сережа.

― Прощай.

― Вот так возьмешь и покончишь со всем, что между нами было?!

А как иначе?

Я плетусь на кухню и завариваю ромашку. Вряд ли она спасет, тем не менее, попробовать не помешает.

― Да, ― приглушенно произношу, держа дрожащими пальцами чайную ложечку. Монотонно размешиваю двойную порцию сахара в коричневатой жидкости и смаргиваю крупную слезу, падающую прямо в кружку.

Как бы холодно с ним не говорила, нутро плавится от досады. Завидую тем, кто легко отпускает людей из своей жизни. Мне же потребуются годы, чтобы исцелиться и вновь открыться кому-то.

Откровенно говоря, Маша ― моя единственная движущая сила; беспокойство за ее будущее является мощной мотивацией обрывать связи во благо. Да, боли избежать не удастся, но со временем станет лучше, легче. Непременно. Я в это верю. Настанет день, когда я едва-едва вспомню, из-за чего конкретно в этот момент больно так, что трудно дышать, а от слез перед глазами все выглядит размытым.

― Малыш, не руби сгоряча, ― на выдохе натужно просит Сережа.

Только так и нужно.

Я ждала его звонка. Убрала в потаенный уголок души надежду на примирение и оберегала ее, понимая, что это идет вразрез со здравомыслием. Сейчас я благодарна дням, проведенным в неизвестности, потому что с большой вероятностью вернулась бы к нему, позвони он мне в тот же вечер, или на следующий день.