Он склонился надо мной. Приветливый, торопливый, явно спешивший к другим больным.

– Знаете, мадемуазель, ведь вы самая загадочная и таинственная пациентка в больнице! Никто не смог назвать ваше имя. Ни одна соседка! Невероятно! Вы должны нам помочь, представьтесь!

Я попыталась быть вежливой, хотела ему ответить, шевелила губами, старалась выдавить хоть один звук – не вышло! Я так устала…

– Ничего страшного, потом поговорим. – Врач с тяжелым вздохом отошел от моей постели.

Сестра протянула ему листок с колонками цифр, он внимательно просмотрел их, кивнул. Они вместе вышли в коридор.

– К ней ни разу никто не пришел, никто ее не искал, – зашептала сестра. – Ни родных, ни знакомых… Если она сама не заговорит…

– Заговорит, не волнуйтесь. Пусть понемногу приходит в себя. У нее временная афазия, нарушение речи. Пройдет. Лишь бы не было амнезии…

Молодая брюнетка вернулась в палату, подошла ко мне, взяла меня за руку.

– Мадемуазель, постарайтесь ответить, это очень важно. Мы позвоним вашим родителям, они ведь волнуются!

Родители? Волнуются? В последний раз мы общались прошлым летом. По телефону. Пять минут, не больше. Закон обязывал их поставить меня в известность, что в их брачный контракт внесены изменения. Мать объяснила, что они с отцом нотариально заверили условие общности имущества, согласно которому в случае смерти кого-либо из супругов другой унаследует все движимое и недвижимое.

– Надеюсь, ты не станешь возражать?

– Нет, мама, ни в коем случае.

– Прекрасно. А в остальном ты как, в порядке?

– Да, у меня все хорошо.

– Рада за тебя. Ну еще созвонимся, хорошо?

– Обязательно, мама.

Родители научились скрывать свою неприязнь ко мне еще с тех пор, как я была ребенком, подростком, девушкой. Мама как ни в чем не бывало причесывала меня по утрам, папа чинил мой велосипед и помогал одолеть задание по математике. Мы ужинали все вместе, не поднимая глаз от тарелок, стараясь как можно быстрее поесть и разбежаться. Плотная дымовая завеса разделила нас раз и навсегда, стена подспудных обвинений и упреков. Да и зачем без конца их повторять? Они и так прозвучали в день трагедии. В день невероятной, непоправимой утраты. В реальность которой невозможно поверить, хотя с нею отныне приходится жить до конца своих дней. Непреложность непредставимого факта ранит заново вновь и вновь.

Тогда родители не смогли сдержаться. Слова полились помимо их воли. Мама и папа сознавали, что обращаются к маленькой девочке, к своей дочери… Понимали, что нельзя оглашать подобный приговор. Что лучше обуздать гнев, подавить горечь, промолчать, утаить, замкнуть в своем сердце. Что ненавидеть свою плоть и кровь – смертный грех. Что когда-то они меня любили, ласкали, мечтали стать хорошими родителями. Нужно было бы сохранить лицо. Однако боль куда сильнее разума, она смела все преграды, не оставила камня на камне от доброй воли и благих намерений.

Потом мы принялись обманывать друг друга. Они перед сном посылали мне воздушные поцелуи, делая вид, будто любят меня по-прежнему. А я притворялась, что верю им. Чтобы выжить, приходится лгать.

– Милли, постой, не вешай трубку…

– Да, мама, я слушаю.

– …

– Ты что-то хотела сказать?

– Нет, ничего.

– До свидания, мама.

Когда мне исполнилось восемнадцать, мы все вздохнули с облегчением. «Дочь стала взрослой, не нужно больше о ней заботиться, защищать ее», – думали они. «Я теперь большая и не должна отчитываться ни в чем и ни перед кем», – решила я. Мы расстались по обоюдному согласию. Я сообщила, что уезжаю далеко-далеко, буду жить в столице самостоятельно. Они охотно согласились.