– Не волнуйтесь, тов. Сандаров. Я исполняю волю ячейки и передаю вам все, что о вас говорят. Вы можете представить объяснения, и вопрос будет исчерпан.

– Никаких объяснений я не представлю и разговаривать на эту тему отказываюсь.

– Это ваше дело. Должен только заметить, что вопрос о госпоже Велярской приобретает особую остроту только потому, что она жена одного из наших контрагентов.

– И что ж из этого следует?

– А то следует, тов. Сандаров, что от романа с женой до спекуляции с мужем – один шаг.

Сандаров бросился к Тарку.

– Вы с ума сошли, Тарк! Вы не слышите, что говорите.

– Отлично слышу и считаю своим партийным долгом вас об этом предупредить.

Сандаров подошел к двери.

– Тов. Тарк! Я полагаю, что рисовать картину моего уголовного будущего едва ли входит в ваши партийные обязанности. Все, что могли, вы мне сказали. А потому ваша миссия может считаться законченной.

Тарк встал.

– Я доложу ячейке о результате нашей беседы.

– Пожалуйста.

Тарк вышел. Сандаров подошел к телефону.

– Дайте М. К. М. К.? Никого нет? Передайте, что звонил Сандаров из Главстроя и просил непременно ему позвонить.

Велярская сотый раз подошла к зеркалу и поправила волосы.

Отошла. Взяла книжку. Бросила.

– Маша! Мне, наверное, никто не звонил?

– Нет, барыня.

– А вы никуда не уходили?

– Нет.

Звякнул телефон. Велярская быстро подошла.

– Да. Кто говорит?

– Нина Георгиевна?

– Это вы, Тумин? Куда ж вы пропали? Я уж думала, что вы решили радикально бороться с буржуазными соблазнами.

– О нет. Я просто был несколько занят. За вами заехать можно?

– Можно.

Тумин и Велярская сидели в отдельном кабинете. На столе стояло вино.

– Знаете, Нина Георгиевна, когда я с вами, я, как говорится в романах, вне времени и пространства.

– Это что же, хорошо или плохо?

– Конечно, плохо.

– Ах, вот как!

– Конечно, плохо. Потому что, значит, вы никак не вкомпоновываетесь в мою обычную жизнь.

– А разве это необходимо?

– Для меня – да.

Велярская откинулась на спинку кресла.

– Если бы мне такое сказал простой смертный, я подумала бы, что он делает мне предложение. Но у вас, коммунистов, это, должно быть, означает что-либо другое.

Тумин замолчал, уткнулся лбом в ладонь.

– Вы не хотите меня понимать.

Велярская засмеялась.

– Ну, идите сюда. Сядьте со мной рядом и не говорите глупостей. Я вас отлично понимаю; только не понимаю, зачем вы себе талмудите голову всякой ерундой, когда все очень просто.

Тумин сел совсем близко и обнял ее. Велярская медленно обернулась к нему лицом. Они поцеловались. Велярская подошла к зеркалу.

– Вот видите, как просто.

– Это-то просто.

– А вам этого мало?

Тумин молчал.

– Чего же вы молчите?

– Мне трудно с вами разговаривать, Нина Георгиевна.

– А вы не разговаривайте.

Села рядом. Тумин молчал.

– Ну чего вы помрачнели? Я вас обидела!

Положила руки на плечи. Заглянула в глаза. Тумин улыбнулся.

– Вы очаровательная женщина, Нина Георгиевна, и потому ничего не выходит.

– А что должно выйти?

– Что должно выйти? Я бы вам сказал, только вы не хотите слушать.

Велярская отсела.

– Ну бог с вами. Говорите. Я буду слушать.

– Вы поймите. Можно с женщиной сойтись и тут же ее забыть. А можно сойтись с женщиной и забыть все, кроме этой женщины. Меня ни то, ни другое не устраивает. Если бы я был буржуй, мне было бы наплевать, но я, к сожалению, коммунист.

– Какой вывод?

– Вывод такой: либо я должен сделаться буржуем, либо вы должны стать коммунисткой.

Велярская улыбнулась.

– Есть еще третий вывод, Тумин. Чтобы вы перестали думать.

Притянула к себе. Обняла. Поцеловались. И долго сидели молча.

– Надо идти.