Мария жила в постоянном страхе, что от нее снова потребуют принести присягу. Ведь, невзирая на последствия, она должна будет отказаться. Ни за какие земные блага она не согласится с тем, что ее родители жили в грехе, и не оспорит решение папы, признав себя бастардом. Однако в первую очередь она боялась не за себя, а за свою мать. Как сказалось на ней напряжение долгих лет страха и печали? И как она провела одинокое Рождество, отрезанная от мира в замке Кимболтон в Фенских болотах, куда ее недавно сослали? Получили ли ее тюремщики приказ мучить узницу? Марию терзала неизвестность. Она страстно хотела оказаться рядом с королевой, положить голову ей на грудь и найти утешение в материнских объятиях.

Примерно через неделю после Нового года леди Шелтон пришла за Марией в детскую:

– Миледи Мария, можно вас на пару слов, пожалуйста.

Девушка прошла вслед за ней в галерею. Там, чуть поодаль, леди Клер болтала со служанками. Покосившись на нее, леди Шелтон повернулась к Марии:

– Ваша мать скончалась.

Эти слова буквально сбили Марию с ног. В висках застучало, перед глазами стало темно.

– Нет! Нет! Этого не может быть. – Она схватилась за дверную ручку, чтобы не упасть.

– Боюсь, это правда. Она умерла три дня назад.

– Но она ведь не была больна!

– Очевидно, она уже какое-то время чувствовала недомогание. – Взгляд леди Шелтон был устремлен в сторону Элис Клер. – Вы можете удалиться в свою комнату и оставаться там, пока не придете в себя.

Мария на дрожащих ногах побрела прочь, слезы застилали глаза. Она не могла в это поверить. Ее обожаемая мать мертва! Отошла в мир иной. Ради этого она и страдала. Что было более чем трагично. Марии казалось, что солнце упало с небес и она погрузилась в черную пучину скорби. Такое невозможно пережить.

Она не пошла к себе в комнату, а направилась в часовню, пытаясь осознать страшную новость, однако в голове возникали все новые вопросы. Почему никто не сказал ей, что королева болела? Тогда она, Мария, морально подготовилась бы к печальному исходу. А может, это очередные происки Ведьмы: держать ее в неведении, чтобы шок утраты оказался вдвойне сильнее?

Мария, терзаемая страшными подозрениями, стояла на коленях перед алтарем и молилась за свою усопшую мать, эту святую женщину, душа которой наверняка уже была в раю. А что, если кто-то решил ускорить конец королевы? Может, ее за обедом накормили чем-то плохим, как в свое время Ведьма угрожала Марии? Ей хотелось спросить Шапюи, что ему известно и разделяет ли он ее подозрения. Однако она не стала ему писать. Было бы нечестно просить леди Брайан нарушить приказ короля. И все-таки Мария мечтала получить письмо от Шапюи и хотя бы немного утешиться тем, что он скорбит вместе с ней.

Время, казалось, замерло. Мария не знала, как долго она молилась, стоя на коленях. В детскую она вернулась уже в темноте. Елизавета, которой минуло два года, закатила истерику, отказываясь ужинать; характер малышки был под стать ее рыжим волосам. Леди Брайан, не обращавшая внимания на капризы своей подопечной, убрала со стола еду, сопроводив это словами:

– Ничего другого у меня для вас нет, миледи принцесса. Так что хотите ешьте, хотите нет… – Заметив Марию, она не закончила фразу и ласково обняла девушку. – Вы в порядке, дитя мое?

– Теперь я никогда не буду в порядке.

Мария чувствовала себя странно, но надеялась, что на сей раз не заболеет, как тогда, в прошлом году, или за год до того. Она покачнулась и непременно упала бы, если бы леди Брайан, уронив блюдо с нетронутым ужином, не подхватила бы ее.