Но даже в те дни, когда ОН дома, я стараюсь спрятаться где-нибудь, затаится и не попадаться ему на глаза.

Дом кипит, бурлит, чистится и моется к большому ужину. И у меня просто не остается сил и времени обдумать то, что произошло.

А подумать бы стоило.

Выжатая как лимон добираюсь до своей комнаты и падаю на постель прямо в униформе.

Не успеваю закрыть глаза, как раздается настойчивая трель телефона.

Нащупываю смартфон под подушкой. Папочка!

Мы так редко с ним общаемся. Особенно в последнее время, он сейчас в современном онкологическом центре проходит курс химиотерапии.

У меня все время съедает работа. А когда я освобождаюсь – не смею его тревожить, он уже должен спать  в такое время.

- Привет, папочка! – голос дрожит.

- Привет, солнышко, - я слышу по его голосу, что что-то случилось.

- Что с тобой, папа? Как ты себя чувствуешь? – сон снимает как рукой. Резко вскакиваю с кровати и начинаю наворачивать круги по комнате.

- Все хорошо, - его прерывает кашель. Сухой, надсадный, скручивающий все папино иссохшееся тело.

С тревогой вслушиваюсь и молюсь, чтобы в этот раз все обошлось.

- Все хорошо, детка, - повторяет папа, задыхаясь.

Кашель отнял у него все силы.

- Где сиделка? Почему она не рядом с тобой?

- Вот о ней я и хотел поговорить, - отец понижает голос.

- Что случилось? Она ушла? Бросила тебя? Ты можешь позвать медсестру с поста?  Я сейчас приеду! – начинаю судорожно соображать, что мне надо взять и куда бежать.

- Нет, родная. Сиделка здесь, со мной. Отошла на минутку.

Выдыхаю с облегчением.

- Послушай, Маш, Ирина Ивановна отличный специалист и вроде неплохой человек, - отец замолкает на секунду, обдумывая свои слова.

- Но… - тревожно тороплю его с ответом.

- Но она слишком впечатлительная и дотошная. А еще она склонна к преувеличению и панике.

- Не понимаю.

- Не бери в голову. Просто если она вдруг тебе позвонит и скажет, что у меня все плохо – не верь ей…

- Папа! Что случилось? Что тебе сказал врач?

Отец молчит. Я знаю его слишком хорошо. Если ему нечего мне сказать, значит все очень плохо.

- Я сам себя сдал, верно, детка? – он пытается шутить.

- Папа… - по щекам катятся соленые слезы.

- Детка, Машунь, не плачь. Все не так плохо, - его хриплый слабый голос едва слышен в трубке. – Врач сказал, что для операции осталось очень мало времени.

- Сколько? – сердце сжимается в груди.

- Месяц – два. Три - это самое большее. Опухоль растет в просвет бронхов. Когда она начнет расти внутрь или наружу, черт поймет этих врачей, кх-кх, - кашель вновь прерывает его. - Тогда станет поздно.

- Держись, папа. Я найду деньги. Все будет хорошо, - говорю с уверенностью. И понимаю, что я в лепешку разобьюсь, но достану эти деньги.

- Не надо, - слабо возражает он. – Возвращайся домой. Я просто хочу побыть с тобой до… до конца, - он выдыхает последнее слово и замирает.

А я молчу, не в силах ответить, спазм сжимает гортань. А слезы нескончаемым потоком бегут по щекам.

- Я не отпущу тебя… - шепчу в ответ.

- Андрей Игоревич, вам давно пора спать! – гремит мне в ухо из телефона. – Быстро заканчивайте разговоры и в кровать.

- Прощай, Машуль. Доброй ночи, - проговаривает он скороговоркой и отключается.

- Пока, папуль… - шепчу в пустоту.

Очень осторожно откладываю телефон в сторону. И смотрю вперед, не видя ничего перед собой.

Месяц-два, месяц-два. И все!

Где мне достать такие огромные деньги за два месяца?

Может, банк ограбить?

Или обнести дом одного миллионера?

Мозг пытается шутить. Но я лишь грустно улыбаюсь в ответ.

Весь аванс я отложила на курс химиотерапии. Вот только это капля в море.