– Взяли! – крикнул напарник сверху. – Ура-а! Взяли!

Поздним вечером, снова перевозя раненых, мы узнали, как дело было. Когда наши в очередной раз пошли в атаку на ДОТ, а потом с потерями стали отступать, один из бойцов не успел со всеми. Расположился на нейтральной полосе, то есть на самой окраине Альтенау. Ему подавали знаки: мол, жди следующей атаки или темноты, тогда вернёшься! Некоторые даже подумали, что решил к немцам переметнуться. Но нет, сидел. А потом рота опять бросилась вперёд, и в который раз пулемётчик принялся хлестать свинцом, не жалея патронов.

То поле и так уже было усеяно трупами наших бойцов. Когда живые бежали вперед, часто спотыкались об мёртвых и падали, прикрываясь ими. Всё это видел я в бинокль, и на душе становилось горько. Вот перебегает солдат, валится на землю. Кажется – убит. Но нет, вскакивает, делает ещё несколько шагов. Пули вокруг него роем, вздымают землю фонтанчиками. Он от них петляет, потом снова бухается на колени и на живот. Укладывает винтовку на холмик, делает выстрел. В холмик тот влетают пули, и от них брызжет в стороны. «Господи, это же покойник», – думаю я в ужасе и закрываю глаза. А солдат тот, что живой, вроде как и не замечает. То есть видит, но куда денешься? Идет дальше в атаку, и вскоре сам падает, чтобы никогда не подняться.

Когда рота снова пошла, тот, что закрепился на околице, вдруг вытащил пару гранат и принялся их перевязывать бинтом. Потом выбрался из своего укрытия и пополз в сторону ДОТа. Немец его не видел – бойцу удалось забраться в «мертвую зону», и теперь главное было не соваться прямо в поле прямой видимости. Тогда всё, конец, – «косторез» его в капусту покрошит. А он и не стал, сообразительным оказался. Ужом двигался к ДОТу, а когда оказался очень близко, метнул гранату в амбразуру.

Не попал. Та ударилась об бетон, отскочила в сторону и грохнула, не причинив укреплению вреда. Только осколками обсыпала.

– А дальше? Дальше что было? – это Василий расспрашивает раненого, который нам всё и рассказывает по пути в санроту. Тот неожиданно замолчал почему-то.

– Дальше, – боец прочистил горло, словно ему помешало что-то. – Он взял вторую гранату, прижал к себе и бросился сбоку на амбразуру. Прямо ткнулся вперед головой, и взорвался.

Раненый замолчал, мы застыли пораженные. Так и ехали пару минут, пока я не спросил:

– Как звали его?

– Абдулла Салимов, – ответил боец. – Я слышал, его посмертно к ордену представят.

Мы снова замолчали.

– А что там наши, как? – спросил Василий об артиллеристах. В этой спешке мы не успели даже побывать в расположении родной батареи.

– Молодцы ваши, – улыбнулся боец. – Крепко нам помогали. Особенно этот отличился, как его, парторг… Чижик, что ли?

– Чигирь, – подсказал я и спросил с иронией. – Что же такого героического содеял наш парторг?

– Я так точно не знаю, но слышал, что в одиночку из пушки расстрелял взвод немцев.

– Когда только успел? – иронично сказал я втихомолку.

Но уже поздно вечером мне стало стыдно от своих мыслей. Когда мы вернулись из санроты (с той симпатичной военврачом повидаться не удалось, к сожалению, ни в этот раз, ни в предыдущие), нас позвали. Оказалось, командир, лейтенант Горкин, решил, пока ночь и противника крепко прижали к реке Молочной, провести небольшое собрание. От лица командования он выразил благодарность личному составу, особо подчеркнув старшину Чигиря. Оказалось, утром, когда наша пехота попыталась ударить в северный флаг немецкой обороны, те огрызнулись миномётами.

Понадобилась артподдержка, чтобы подавить огневые точки врага. Но пока пытались навести орудия, немцы опередили. Засыпали расположение батареи минами. Один из расчётов посекло осколками. Вся прислуга оказалась ранена. Благо, не тяжело, однако стрелять оказалось некому – все лежали и бинтовались, как могли, чтобы кровью не истечь. Чигирь был неподалеку, заметил случившееся и поспешил на помощь. Сам начал наводить пушку. Зарядил, выстрелил. И так несколько раз подряд, пока немцы по дурости своей перенесли минометный огонь в сторону. Не догадались, видимо, что по нашей батарее удар нанесли.