Моргаю, не отводя взгляда от его внимательных глаз, молчание между нами длится и длится.

Наконец, Зевс Виталик со вздохом всовывает мне в пальцы стакан с водой:

— Пей, воробушек. И не бойся. Мои придурки все закрыли. И даже записку оставили, где тебя искать. Ключи у кого-то из них, отдадут, когда назад повезут.

— Хо… рошо… — в два приема выдыхаю я, — тогда… Они могут отвезти меня сейчас? Я… немного устала.

— Нет, Валентина, — говорит Виталий, не сводя с меня пристального взгляда, — сейчас ты никуда не поедешь. И никто никуда не поедет. Видела, какая поебень за окном? Мы тут на пару дней точно засели.

О… Боже…

__________________________________

Вот вам нежная Васенька с дочкой.

Девочки, не успеваю на комментарии отвечать, сорри! Но все-все читаю! Такой кайф, вы не представляете!

10. 10. Большой. Падение

Я в жизни много косячил и вполне искренне считаю, что все то дерьмо, что потом случалось периодически, вполне себе заслужил. В том числе, и предательство единственной женщины, к которой вообще что-либо испытывал… Может, еще и потому особо не искал ее тогда? Думал, что так мне и надо?

Именно из-за моей полной уверенности, что человек я — плохой и неправильный, когда происходит что-то хорошее, начинаю напрягаться и неосознанно оглядываться, ища подвоха.

Потому что не может в моей, практически полностью проебанной жизни, внезапно начаться светлая полоса.

Если она началась, значит, жопа ждет своего часа.

Моя дочь, внезапное солнышко в моей гребанной реальности, новая сверхзвезда, проходит по категории чуда.

Опасность домашних родов — это как раз резкий скачок на дно.

Маленькая женщина, чисто случайно оказавшаяся в такой жуткий период, когда не то, что Лисенок, я сам готов был на лыжах рвануть в город и притащить врача на закорках — взлет к солнцу.

Ожидание, когда дочь рожала, дикое, мучительное осознание, что нихрена не можешь сделать, вообще ничего от тебя не зависит — полет в пропасть… Если бы с Васей что-то случилось, я бы там и остался, на дне.

Но Вася родила.

И момент, когда впервые взял на руки свою сверхновую звезду, острыми лучами пронзившую сразу до сердца… Это — ослепительное ощущение взлета!

С пропасти — вверх! Ух! Аж уши заложило!

Я никогда в жизни не держал что-то, настолько хрупкое. Настолько драгоценное… Это было новым ощущением в моей реальности.

Тем самым, за которым, вероятно, опять последует пинок в пропасть…

Ну что поделать, это моя гребанная судьба.

Но вот чего я не ждал, так того, что так быстро это случится.

Я смотрю на испуганного воробушка, поджавшую ножки с себе, и понимаю: лечу.

Вниз, блять.

У нее — маленькие пальчики без краски на ногтях. И — на большом крошечный узор тату. Какой-то иероглиф? Или цветок? Не разобрать. А очень хочется. Потянуть к себе за ногу, рассмотреть поближе.

Острые коленки, обтянутые домашними Васиными штанишками.

Взъерошенные непослушные темные волосы.

Поджатые сурово пухлые губы.

И — совершенно неуступчивый, неожиданно тяжелый для такой крохи взгляд. Только он и выдает ее возраст, предупреждает, что не двадцать ей, как показалось в самом начале. И не двадцать пять даже. Постарше барышня.

И от этого диссонанса внешне детского, кукольного даже личика и взгляда жесткого, много чего повидавшего человека, еще больше торкает. И полет превращается в падение.

Я сижу у ее ног, на корточках, не могу взгляда от нее оторвать.

Говорю что-то про метель и про то, как мы попали, а сам понимаю, со всей отчетливостью, стремительно и ясно: это я попал. Я. Хочу ее. Вот такую: испуганную, взъерошенную, неуступчивую. Жесткую даже.