Знакомое широкое, чуть грубоватое лицо, родной голос, называвший его по имени, – Итале испытал пронзительную радость и облегчение. Они по-братски обнялись.

– Господи, как я рад снова видеть тебя, Дживан!

– Да ты входи, входи! – Френин старался вести себя более сдержанно. – Не то живо этих поганых кошек в квартиру напустишь. Ты почему же не написал, что приезжаешь?

– Я приехал на том же почтовом дилижансе, с которым собирался отослать письмо. Вчера вечером.

– А где ты остановился?

– У одного знакомого. Собственно, я с этим человеком в пути познакомился. Это барон Палюдескар.

– Так ты живешь на улице Рочес?! У брюквенного барона?!

– Ну, я не знал…

– Ничего себе! Хорошо же ты начинаешь!

– Да я понятия не имею об этой семье! А кто они такие? В дилижансе…

– Их имена можно встретить в каждой колонке светских новостей, которую, кстати, ведет Брелавай.

– Брелавай? – Поведение Френина начинало раздражать Итале: стал таким же всезнайкой, как и все здесь!

– Ну да, Брелавай публикуется в еженедельнике, посвященном жизни местного бомонда; он называет это издание «краснойскими сплетнями». У него есть деньги, любовница – наш Томас весьма преуспевает! – Френин сказал это довольно неприязненным тоном.

– А у тебя здесь просторно, – заметил Итале. Комната была действительно большая, хотя и с низким потолком; зато мебели практически никакой.

– У меня целых четыре таких комнаты! И невероятно дешево даже для Речного квартала. Но мне эта квартира явно великовата. В конце месяца я отсюда съезжаю. Нет-нет, на этот стул не садись – у него вечно спинка отваливается. Садись лучше вот сюда.

– А сам-то ты чем занимаешься?

– Всякой ерундой. Кое-что пишу для католического ежемесячного журнала; вычитываю гранки для издательства «Рочой». В общем, пока мне хватает. А у тебя какие планы?

– Прежде всего нужно найти работу.

– Работу? Для чего это?

Итале показалось – возможно, несправедливо, – что вопрос Френина прозвучал неискренне.

– А для чего люди работают?

– В зависимости от того, какие люди.

– У меня в кармане двадцать два крунера. Вот такой я!

Он чувствовал, что и сам говорит неискренно. Впрочем, признаваться, что ты нищий, всегда непросто. Он встал и, побродив по обшарпанной комнате, выглянул в окно.

– Окна-то не мешало бы вымыть, – заметил он.

– А из дома тебе денежек не подкинут?

– Нет.

Френин был сыном богатого купца из Солария и тоже привык всегда иметь достаточно денег на карманные расходы. С другой стороны, он, в отличие от Итале, вполне умел вести «денежные» разговоры и спокойно мог, например, сказать, есть у него деньги или нет; это умение давало ему теперь существенное преимущество перед Итале, который в чем-то ином всегда умудрялся быть лучшим, как Френин ни старался превзойти его.

– Насколько я понимаю, твой отец был далеко не в восторге от твоего отъезда?

– Да уж.

– Так, может, он за австрияков?

– Ничуть.

– Значит, скандал в благородном семействе?

– Это совершенно неважно, Дживан.

– Ладно. Что ж, на двадцать два крунера недели две прожить можно. А что ты умеешь делать?

– То же, что и ты! Откуда мне знать, какая работа подвернется? – ответил Итале сердито, и Френин, довольный тем, что разозлил его, тут же расстался с маской холодного превосходства и с улыбкой сказал:

– Да ладно тебе! Все нормально. Жилье искать будешь или решил поселиться у своей брюквенной королевы?

– Не знаю… вряд ли… я там просто вещи оставил… Но сам оставаться не хочу.

– Почему же? Они ведь с тебя денег не возьмут.

– Не могу я там… – Итале только руками замахал. – Не успеешь проснуться, как тебя одевают, обувают… за завтраком прислуживают.