– Да.

– Не верится.

– Я преследовал подозреваемого, когда вы меня остановили. Еще чуть-чуть, и я бы взял ее за жопу.

Я вручил Луи фотографию.

– Мама родная! – сказал он.

Он уставился на карточку. Фотография была в рост. Синди была в мини и в открытой блузке, очень открытой.

– Эй, Билл, глянь-ка!

– Я сидел у нее на хвосте, Билл, еще чуть-чуть, и я бы взял ее за жопу.

Билл не сводил глаз с карточки.

– Ух-х, ух-х, ух-х, – твердил он.

– Верните мне фотографию. Вещественное доказательство.

– А, ну конечно, – сказал он и с неохотой отдал.

– И все-таки мы должны тебя оформить, – сказал Луи.

– Но не оформим, – сказал Билл, – запишем, что ты ехал семьдесят пять, хотя ты ехал восемьдесят. Но фотографию мы должны изъять.

– Что?

– Не слышал?

– Но это вымогательство! – сказал я.

Билл дотронулся до револьвера.

– Что ты сказал?

– Я сказал – лады.

Я вернул фотографию Биллу. Он стал выписывать квитанцию. Я стоял и ждал. Он дал мне квитанцию.

– Распишись.

Я расписался. Он вырвал ее и вручил мне.

– Уплатить в течение десяти дней, а если не признаешь себя виновным, явишься в суд в указанный день.

– Благодарю вас, сэр.

– И езжай осторожно, – сказал Луи.

– И ты тоже, родной.

– Что?

– Я сказал – хорошо.

Они пошли к своей машине. Я пошел к своей. Влез, завел мотор. Они продолжали сидеть. Я вырулил на полотно и поехал, держа 60.

Синди, думал я, ты мне за это заплатишь! Я тебя так прищучу, как никто тебя не прищучивал!

Доехав до поворота на Портовое шоссе, я свернул и поехал по 110-му, сам не знаю зачем.

Я проехал по Портовому шоссе до конца. Это был Сан-Педро. Я проехал по Гаффи, свернул налево на 7-ю, проехал несколько кварталов, свернул направо на Пасифик, проехал еще, увидел бар «Питейный кабанчик», остановил машину, вошел. Внутри было темно. Телевизор не работал. Бармен был старик лет восьмидесяти, весь белый – белые волосы, белая кожа, белые губы. И сидели еще два старика, белые как мел. Как будто из всех троих выпустили кровь. Они напомнили мне высушенных мух в паутине. Напитков видно не было. Никто не шевелился. Белое безмолвие.

Я стоял в дверях и смотрел на них. Наконец бармен издал звук:

– А?..

– Тут никто не видел Синди, Селина или Красного Воробья? – спросил я.

Они только глядели на меня. Губы одного из посетителей сложились в маленькое мокренькое «о». Он пытался заговорить. Второй посетитель опустил руку и почесал яйца. Или то место, где они когда-то были. Бармен остался недвижим. Он напоминал фигуру, вырезанную из картона. И старую. Я вдруг почувствовал себя молодым.

Я прошел вперед и сел на табурет.

– Что-нибудь выпить найдется? – спросил я.

– А… – сказал бармен.

– Водка – «Севен-аи», лимона не надо.

А теперь выкиньте на помойку четыре с половиной минуты и забудьте о них. Вот сколько потребовалось бармену, чтобы принести мне стакан.

– Благодарю, – сказал я, – и, пожалуйста, сделай еще один, раз уж ты начал двигаться.

Я врезал. Оказалось неплохо. Он, видно, набил руку.

Два старикана сидели и глядели.

– Хороший денек, а, парни? – спросил я.

Они не ответили. У меня возникло такое чувство, что они не дышат. Или мертвых не положено хоронить?

– Слушайте, парни, когда кто-нибудь из вас в последний раз стянул трусики с женщины?

Один из стариков отозвался:

– Хе-хе-хе-хе!

– А-а, вчера ночью?

– Хе-хе-хе-хе!

– Понравилось?

– Хе-хе-хе-хе!

У меня испортилось настроение. Жизнь моя уходит псу под хвост. Мне нужно что-то – сверкание огней, блеск, что-нибудь эдакое, черт возьми. А я тут толкую с покойниками. Я прикончил первый стакан. Второй уже был готов. В дверь вошли двое, с чулками на лицах.