— Хотите, я подую?

Сделала шаг, но наткнулась на строгий взгляд и остановилась, сложив перед собой ручки, точно скромная гувернантка прошлых веков. А была скорее компаньонкой, потому что личный помощник представляется в блузке, юбке, очках и обязательно на шпильке. Ещё и с папочкой у груди, вместо ордена За Отвагу на Рабочем Месте. А у меня на груди заранее ныло место для ордена За мужество, только выбитое слитно.

— Я узнала, что Лалин цвет называется кремовый мраморный. Нужно было Крем-Брюле кошку назвать. И по-французски, и к месту… Не то, что меня назвали… Мои предки в Лидии никогда не жили…

— Ну откуда ж ты знаешь…

Николай Петрович усмехнулся. Или улыбнулся. Или пожурил улыбкой… Он тоже нервничает. Пусть брак и фиктивный, но я-то настоящая. Это часть моего соцпакета. Не семейный статус, а французский паспорт.

— А если покопать?

Я скорчила недовольную рожу. Лица на мне с утра не было. Я долго думала… Нет, я долго решалась сказать месье Николя «уи» — «да» по-французски.

Всякая девушка мечтает выйти замуж по любви. Хотя бы в первый раз. Я не исключение. Была… До прошлого понедельника. Или этого… Неделя-то не закончилась. Хотя со своей работой с проживанием я не слежу за буднями и выходными: все равно ж 24-7 провожу с работодателем, который через пару часов официально будет считаться моим женихом. Последние недели я перепечатывала письма, написанные красивым, но неразборчивым почерком. Другой работы у меня пока не было. Ну, сбегать там за свежей булкой и прогуляться с месье Николя до Невы не в счёт…

— А я не хочу знать, кем были мои предки… Мне хватает ваших. Они бесспорно интереснее моих родственников.

Николай Петрович знал предков до потопа, потому что он — потомственный дворянин. Семья сбежала от революции в Париж. Но в Париже не умер ни русский язык, ни любовь к великой, но нынче малой, Родине.

— Ты не передумала? — проговорил Николай Петрович сурово, дунув на полную чашку из коллекции ломоносовского фарфорового завода.

Я мотнула головой. Голос на секунду пропал.

Лида, ты, возможно, совершаешь роковую ошибку! — выдал мой внутренний пафосно. Он такое умеет. Он и стихи пишет. Хорошо, не заставляет взбираться на табуретку и декламировать! Только иногда, за роялем напевает...

Замуж — это ж не навсегда. Всего на пять лет или шесть, а, может, и того меньше — зависит от французских бюрократов. Я работаю на месье Николя уже пятый год, ещё одну пятилетку в качестве жены легко отпашу. А там и личной жизнью можно будет заняться. После тридцати трезвее на жизнь смотреть начинаешь, надеюсь. Без сердечных треволнений.

— Думаете, я успела за три дня встретить кого-то и влюбиться без памяти? Такого не бывает!

— Бывает, Лидочка! Ещё как бывает!

Он держал чашку ровно. Не пил и не опускал на стол.

— Не у меня. Ну и замуж до тридцати я точно не собираюсь.

— Даже за меня? — усмехнулся жених в седые усы, и рука у него дрогнула.

Чудо, что чай не капнул на белую скатерть. И чудо, что я встретила этого человека на перепутье, когда острой бритвой стоял вопрос: жить или не жить без любви… Он взял меня за руку и увёл обратно в жизнь.

Влюбиться? Больше никогда! Любовь бывает удивительно смертельной… Теряя ее, девочки делают глупости, которые укладывают их под камень, гранитный… Лигоцкий, тебе там в Лондоне не икается? Или ты подхватил инфлюэнцу и сдох?

Сдох бы ты хотя бы в моём сердце. Неужели так трудно? Живучий гад! Предатель! Материалист! Маменькин сыночек!

— За вас хоть прямо сейчас! — улыбнулась я Николаю Петровичу.

— Ну, прямо сейчас не получится. Бюрократия!