— Нет, Лидочка. Ждал авторского прочтения…

— Ну что вы…

Я села за рояль. Начала играть. Нечто легкое… Петь я не умею. Поэтому просто проговорила слова:

О, безмятежная мятежность девичьих чувственных услад!

Неврастеническая бледность и пламенеющий ваш взгляд

Нарушили уединенье и дачный суетный уклад,

Мне предрекая единенье и горечь будущих утрат.

О, образ девственных созданий чужих неведомых миров,

Вы в холостяцкий дом носили горячих вкусных пирогов

И невзначай роняли шляпку и забывали свой платок,

И я, схватив резную палку, спешил вернуть для встреч предлог.

О, как мучительна улыбка, что заменяет сотню слов,

Ей объяснения в избытке найдём без сонника и снов.

Ваш образ в сумраке рассветном я обнимаю, как в бреду…

Всю ночь желанием запретным себе я душу бережу.

О, знаю, ничего не вечно, пройдёт влюблённости пора,

И скажем оба мы беспечно: упала с плеч моих гора…

Быть может, бабушкой седою в кругу молоденьких внучат,

Вы вспомните, как за грозою крещендо ручейки журчат.

Как с плеч платок сорвав свой смело, подсев на самый лодки край,

Взметали вёсла очумело под яростный собачий лай.

Но растеряв запал в трясине, кричали: Рыцарь, выручай!

И заговорчески краснея, мне обещали дома чай.

Иль вспомните, когда мы с вами, устав от чувственных шарад,

Ведя сраженье с комарами, свой растревожили наряд.

Касались губы так несмело, а руки б кто-нибудь связал…

Добравшись до святого тела, в узде с трудом себя держал.

Всем чувствам суждено погаснуть, когда вобьется в ставню гвоздь,

И в город, как то ни ужасно, помчимся с вами вместе врозь.

Пусть летний жар младого тела согреет яростной зимой

Того, в чью душу оголтело пустили сожалений рой.

Николай Петрович поскупился на аплодисменты не потому, что я плохо продекламировала стихотворение, а потому что мы были не в театре, а вне театра или литературного салона овации пошлы… Хлопками лишь слуг можно подзывать.

— Тебя так зацепила эта история? — спросил Николай Петрович с кушетки.

Я держала спину ровно и кивнула головой, гордо посаженной на затекшую в машине Давыдова шею:

— Определенно… В современных мужчинах романтики ноль, высоких чувств тоже и…

Я не договорила. Вредно думать о Лигоцком, вредно…

— Глупости, Лидочка… Глупости…

Николай Петрович встал и, извинившись, ушел к себе. Поздно. Пора спать. Мне тоже, но не спится… Думается… О Данииле Лигоцком? Нет… О себе, нелюбимой… И о Николае Петровиче, таком любимом.

А в основу стихотворения легла история любви его деда… В итоге влюбленные встретились в городе, он сделал девушке предложение, и родители, несмотря на возраст жениха, дали свое согласие, потому что это была любовь… А потом была Революция. Но страшного не случилось. Молодожены успели вовремя отбыть в Париж.

А мы… Мы почти молодожены. Завтра подаем заявление… И это завтра обязательно будет солнечным.

3. Глава 3 "Союз нерушимый"

Утро наступило. И было оно солнечным. Мадемуазель Ля-Петит-Ша величаво грелась на солнышке. Барышня Маленькая Кошечка не хотела, чтобы ее гладили. На мягких розовых лапках появились коготки. Пришлось отдернуть руку и оставить вторую раму открытой. Ничего: даже один стеклопакет способен остановить холод и шум великого града Петрова на улице его великого сына Некрасова…

Откуда дровишки? Из леса, вестимо… Да, дров я могу наломать с этой затеей знатно.

— Николай Петрович, — обернулась я от окна, но не отошла к обеденному столу. — Лала на солнце рыжая! Ну сами поглядите!

— Ты тоже, Лидочка, рыжая на солнце, — поднял мой старичок голову от чашки, в которой сиротинушкой стыл чай. — Не могу… Десны до сих пор на горячее реагируют…