— Это нормальное платье, — проговорила я тихо, чуть прикусив губу. — Ты чего завелся так?

— Я не люблю ложь. Я уже сказал. Почему ты мне лжешь? Не доверяешь?

— Какую правду ты хочешь услышать?

— С кем ты живешь? Что ты делаешь?

— Я тебе сказала правду.

— Ой, ну не ври дальше, — качнул он головой.

Я снова облизала губы. Не в надежде получить новый поцелуй, а потому что они пересохли. Как и горло. Высосал все соки… Лучше бы перец сожрал!

— С дедушкой живу, — соврала я наконец. — Не могу жить с мамой. Не учусь, потому что не хочу… Не хочу тратить время зря… Помогаю подруге, потому что хочу помогать и плевать, что бесплатно. Дедушка меня кормит, одевает, по Европе возит… Оплачивает психологов. И он очень расстроится, когда узнает, что его внучка впустила в квартиру мужика, который об нее ноги вытирает…

— Я тебя целую, а не ноги вытираю…

— Это в твоем случае одно и то же… Иди к Ленке или к Катьке, да хоть к Тьмутаракашке… Только уйди от Лиды. Ты мне не нужен такой.

— А какой нужен?

— Никакой… Федя, отстань… Ну вот серьезно, отстань… Пошли к твоей маме… Или иди в ресторан один и не делай глупостей. Я с тобой точно не собираюсь их делать. У дедушки давление скачет. Ему нельзя нервничать.

Он опустил голову и тяжело выдохнул. Я смотрела на его челку — хорошо стоит, не падает. Что происходит ниже его ремня, знать я не хотела…

— Яшка тоже отменяется? — поднял он наконец на меня глаза.

— Да… Тоже… Отменяется…

— А я… Могу еще надеяться на завтрашнюю ночь?

— Надежда умирает последней, но нет… Вряд ли… Это если поскользнулся, упал, гипс… А до Пушкина все срастется, и я вряд ли соглашусь…

— Лида, ты странная девушка… И очень… Ну… — он тронул носом мой нос, вздернул его… — Очень аппетитная, как хрустящий круассан по утрам.

— Ты ешь круассаны на завтрак?

— Захочешь, узнаешь… Помаду смени… Не будь совсем блеклой… Сестренка!

Он снова качнулся и опустился носом к моей груди… И пальцем… Оттянул ворот, скользнул в ложбинку…

— Черт… Действительно Тур Эффель. Не мешает железяка?

Он снова смотрел мне в глаза. Я мотнула головой. Отрицательно. Хотя не знала, что отрицаю. Его? Его, его… Страшно… И не нужно. У него своя жизнь, у меня своя, и они не должны были никогда пересечься.

— Перцы согреть?

— Один. Перчик. Завтра. Ночью.

— Федя, не нервируй меня.

— Я тебя уламываю. Грубо получается? Так опыта ноль. У других ноги, как на льду, разъезжаются.

— И нужны они тебе?

— Их ноги? Нет, прошло… Беру качеством, не количеством. Ну и с возрастом понимаешь, что подцепить что-то себе дороже… Лида, пожалуйста… Мне ни одну бабу так не хотелось.

— Потому что отказала.

— Нет… Потому что раздразнила. Лида, ну давай… А?

Я мотнула головой. Чувствуя, что скоро придётся менять платье на любое. Даже на плащ…

— Федя, не надо…

— Не переделывай цитату, ты же не любишь переделки. Там было: надо, Федя, надо…

— По заднице тебе надо надавать…

— По заднице тебе… Надают за детский бантик…

— Сделай взрослый. У себя спереди. И успокойся!

— Я умею завязывать бантики только на ботинках, — улыбался он уже во весь рот.

И я потерялась. Это же серьезный человек, который берет у людей деньги с обещанием приумножить в разы. Ну не может он быть настолько… Хм, несерьезным, мягко говоря. Скорее всего, он меня разыгрывает, потому что… К той каше, которую он по пьяни вчера заварил, ни один здравомыслящий человек не может относиться серьезно. Нужно продолжать подыгрывать, тогда… Большая вероятность того, что вечером мы расстанемся навсегда. И плевать, что мне понравилось с ним целоваться… Да мне со многими нравилось после Лигоцкого, только это ничего не значит…