Было видно, что ее хорошо вышколили выполнять приказы, стоять, чуть склонивши голову, и меня это бесило. Так испоганить молодость девчонке, лишить обычных радостей, что я не удержался и пригласил ее на завтрак.

Вернее приказал, зная, что будь это просьбой, она со мной не пойдет.

За столом нам прислуживал сам хозяин таверны. Я видел его недовольные косые взгляды на девчонку, подмечал, как она сжимает голову в плечи, словно боясь его удара, и я хмурился. Мне это совершенно не нравилось.

Не знаю, что буду делать, но оставлять ее одну здесь точно нельзя. Я попросил Меченого аккуратно поспрашивать про девчонку.

А пока он ходил, я не отрывал глаз от нее. Бедная, она так хотела есть, словно неделю ничего не ела.

Я смотрел, как она поглощает пирожки и блинчики один за другим и любовался. Ее аппетитом, тем, как она мило смущается, когда замечает мой пристальный взгляд, как подрагивают ее черные длинные ресницы, как вздымается грудь.

Все ее движения были такими искренними и открытыми, без тени притворства, что подкупало. Совсем ребенок, дитя. И в таком месте!

Я собрался поговорить с ней, объяснить, что хочу помочь, безвозмездно, но тут подошел друг и я не решился.

Вскоре вернулся Меченый и рассказал, что она сирота, владелец таверны – ее опекун, что девчонку постоянно притесняют и обижают, и что сегодня ее день взросления, следовательно, она более не принадлежит ему и вольна отправляться на все четыре стороны.

Я хотел было предложить ей десяток золотых и нанять экипаж до столицы, но она меня опередила. Я успел лишь сунуть пару золотых вознице, чтобы он всю дорогу присматривал за ней и не спускал глаз.

Для пущего эффекта пригрозил, что если в пути с ней случится хоть одна неприятность, разыщу и лишу головы. Возничий заверил, что будет следить как за собственной дочерью.

Столица была в противоположной стороне от той, куда мы направлялись. Отъехав пару километров, я вдруг почувствовал неясную тревогу и острое беспокойство.

Вспомнился случайно подслушанный в таверне разговор двух подвыпивших головорезов, что это их шанс быстро разбогатеть, надо лишь перехватить телегу.

Терзаемый волнением, я развернул коня и поскакал обратно, туда, куда уехала телега, приказав отряду ждать меня на месте. Я гнал что есть сил.

Не прощу, если с ней что-то случится. Я вспомнил ее фиалковые глаза, нежные, искренние, чистые, так смотрят лишь те, у кого нет грехов за пазухой.

А мои глаза были черные, как ночь. Потому что там не было света, только грехи. Бессчетное количество смертей и пролитой крови.

И что самое странное, моя темная душа тянулась к свету, а рубцы на сердце начинали болеть, напоминая, что оно все еще есть, еще живое.

Я подоспел вовремя. Увидев ее разорванный лиф, оголенную грудь, ужас в огромных глазах, живо представив, что эти двое хотели с ней сделать, кровь закипела внутри и я вновь не сдержался.

Я не просто лишил их жизни, я превратил их тела в месиво, не испытывая ни жалости, ни сочувствия.

И высшей наградой мне было то, как она жалась ко мне, пряча свою голову на моей широкой груди. Ее трясло от страха и омерзения, а я обнимал и улыбался.

Я успел! Успел! Накинув на нее свою рубаху, я бережно понес ее на руках, наслаждаясь ее теплом. Посадил на коня перед собой и поскакал. Она спала, мирно сопя во сне. Я не удержался и поцеловал кончик ее носа.

Не отпущу! Будет под моим присмотром. Пока не повзрослеет и не встретит свою любовь.

Почему-то представив, как она обнимается и целуется с другим, мне стало горько. И больно. Прикипел к ней, что ли.