— Мне ничего от тебя не надо, — бросаю зло, но Ершов только гладит меня по плечу, мол, позлись, милая, но все равно все по-моему будет.

Сил сопротивляться и ругаться просто нет. Я вымотана этим днем и всеми последними неделями в целом.

Меня размещают в отдельной палате с телевизором, холодильником и микроволновкой. Как только туда попадаю, сворачиваюсь на кровати клубочком, отвернувшись к стенке.

Чувствую присутствие мужа. Он какое-то время молча ходит из угла в угол и, наконец осознав, что говорить я с ним не собираюсь, уходит.

Правда, на прощание произносит:

— Я завтра заеду, привезу тебе вещи. Палату и медикаменты я оплатил. Можешь ни о чем не волноваться.

Когда за Лёшей закрывается дверь, всхлипываю. В голове такая каша. Я боюсь делать аборт, каким бы он ни был. Боюсь рожать. Боюсь возвращаться к мужу, как и боюсь остаться с ребенком одна.

Накрывает дикой безнадегой, когда кажется, что выхода нет. И выбора правильного тоже нет. Не существует его просто.

Сплю плохо. Постоянно просыпаюсь. Мне кажется, что Лёша до сих пор здесь. После скандала, что он устроил на парковке у моей работы и на лестничной клетке, я его боюсь. В моменты гнева он кажется себя совсем не контролирует. Может сказать и сделать все, что только взбредет ему в голову.

Разве можно вернуться к такому? Даже ради ребенка? Его измены я уже и в расчет не беру.

Можно ли? Нет, наверное. Но…

Боже, тру лицо ладонями, как много этих «но».

Утром просыпаюсь все в том же коматозном состоянии, когда мир вокруг видится черно-белым. Ни единой краски не просвечивает.

Улыбчивая медсестра приносит мне завтрак, а потом ставит капельницу.

Алексей появляется в одиннадцать утра. Бодрый, начисто выбритый и вкусно пахнущий.

Приносит мне вещи какие-то, новые, судя по всему, фрукты, ноутбук.

— Я подумал, чтоб не так скучно было. На работу к тебе заехал, объяснил вашей директрисе ситуацию. Симка за тебя переживала, с ней тоже поговорил.

Сглатываю. Ловлю себя на мысли, что это ненормально. Вот так, как он, с улыбочкой, рассказывать, что он делал. Про Симу упоминать все с той же довольной рожей, будто не он ее грязью поливал все годы, что мы с ней общаемся.

Сима Лёше с первого взгляда не понравилась. Потому что самостоятельная, свободная, сильная духом. Она всегда поддерживала меня, когда я шла Ершову наперекор, и его это раздражало. Как он только о ней ни отзывался, а теперь вот улыбается…

— Алиш, я тебя не брошу, слышишь? Это мой ребенок, Алин. Моя кровь.

— А что, если я не хочу этого ребенка? — спрашиваю, а сама смотрю в окно. Небо серое. Вороны кружат.

— Ты несерьезно сейчас?

Пожимаю плечами.

— Если ты сделаешь, — замолкает, хоть и начинает очень грозно. — Ты же понимаешь, что нам свыше сейчас шанс дают. Наладить все, стать настоящей семьей. Ты, я и наш малыш.

Лёша сжимает мою ладонь, морщусь, но он делает вид, что не видит.

— Никаких женщин. Я тебе клянусь. Никаких женщин кроме тебя. Никогда. Я многое понял за эти недели. Ты всегда рядом была, такая уютная, родная, спокойная. Дурак, которому захотелось веселья, разнообразия… Дурак, Алин. Что с меня взять?

Ершов опускает взгляд и качает головой, выглядит все это так, будто ему и правда жаль. Так, будто он и правда раскаивается.

— Я тебя люблю, Алинчик. Не молчи, скажи что-нибудь!

— Уйди, пожалуйста. Просто уйди. Мне тошно на тебя смотреть после всего.

— Понимаю. Уйду, но вечером заеду. Что тебе привезти?

— Ничего мне не надо. Просто выйди за дверь.

Психую, вырываю свою руку из его ладони и отворачиваюсь к стенке.

Ершов уходит, а сразу, как за ним закрывается дверь, в палату заглядывает доктор.