Майо попробовал улыбнуться и сказал:

– Простите, мне очень жаль. Все не так плохо, просто я действительно не голоден.

Он чесался. От него несло табаком и еще чем-то прогорклым. Он был под кайфом, и я знала, что он страдал от этого, но не так, как я.

Ему было наплевать на всех нас.

Отец встал из-за стола, подошел к Майо сзади и обнял его за плечи.

Майо остался сидеть: напряженная спина, неподвижное лицо.

Отец плакал, сжимал его плечи.

– Простите меня, – сказал он.

Потом ушел в свою комнату и упал на кровать.

Я не поняла, за что мы должны его простить, но я ненавидела его, ненавидела их всех. Маму – за то, что она ничего не сказала, и отца – за его слабость.

Почему они не рассердились, не заорали? Никто не защитил нас. Никто не защитил меня.

Это был последний раз, когда мы собрались вместе.

Не знаю, о чем разговаривали родители в тот вечер, но полоска света под дверью в их комнате оставалась допоздна. Я представляла себе маму, утешающую отца.

На следующий день была суббота, утром я ушла в школу, мама – в аптеку, отец – на собрание сельхозкооператива. Майо спал до обеда. Домработница сказала, что он проснулся, выпил чаю с печеньем и куда-то пошел. Больше мы его не видели.

– Она тебе рассказала?

Мы сидим с папой в “Диане”, его любимом ресторане на виа Индипенденца.

– Да. Ты знал?

– С тех пор, как ты забеременела, она только об этом и думает. Она уверена, что раньше этого делать было нельзя.

Длинноносый официант приносит тарелку с пармезаном и нарезанной кубиками мортаделлой. Он совсем седой, я помню его с детства – красивый мужчина, всегда любезно улыбается, но имени его не знаю. Спрашиваю у отца.

– Понятия не имею, как его зовут. А зачем тебе?

– Просто так. Почему же Альма не могла рассказать мне раньше о брате и обо всем остальном? Чего она боялась?

Я часто зову родителей по именам: Альма и Франко – привыкла с детства, когда слышала их обращение друг к другу. Что интересно, так часто делают единственные в семье дети.

– Чего боялась? Многого. Тяжело узнать, что твой дед покончил с собой, а дядя без вести пропал.

– Тебе никогда не приходило в голову, что я должна об этом знать?

– Мне – приходило. Но ты же знаешь, я всегда уважал ее выбор.

– Ты думаешь, в этом есть ее вина?

Отец наливает мне немного ламбруско.

– Тебе можно пить?

– Полбокала, да.

Он наполняет маленький пузатый бокал. Вино приятное, легкое, игристое.

– Конечно нет. Так получилось. Все происходит по воле случая. Только она этому никогда не поверит, а у нас никогда не будет неопровержимых доказательств. Но, возможно, кое-что сможет примирить ее с прошлым… – По его губам скользит едва заметная улыбка. – И знаешь, что? Ты думала над этим? – пристально смотрит на меня.

Мой отец в любой ситуации остается профессором, никогда не упустит возможности порассуждать. Представляю себе пожар: “А скажи, пожалуйста, что здесь сделано из несгораемого материала?” – спросит он, когда все вокруг будет полыхать и взрываться.

Но у меня есть ответ на его вопрос, я думала над этим.

– Если я узнаю, как он пропал.

В его взгляде удовлетворение.

– Попробуешь?

Длинноносый официант приносит тортеллини. Улыбается шире, чем обычно, чувствую, спросит про мою беременность: я заметила, что его взгляд скользнул на мой живот.

Прежде чем ответить, пробую ложку ароматного, горячего бульона. Вкус восхитительный: я заметила, во время беременности вкусовые ощущения обостряются.

– Конечно, попробую.

Франко положил ложку, посмотрел на меня с улыбкой.

– Когда я был моложе, я сам хотел это сделать.

– И что тебе помешало?