Сказать, что нашла – не совсем верно. Я услышала. И когда услышала, сразу поняла, что это за звук. В последние дни я знала и боялась, что он может застрелиться. Ужасно признаться, но тогда я почувствовала облегчение – освобождение от страха, что он может сделать это. Дорого же я заплатила потом за это освобождение!

После исчезновения Майо отец очень изменился. Помогал полиции вести расследование, но и сам не терял времени даром. Такую решимость, такую изобретательность он не проявлял даже в лучшие времена. Как будто они с мамой поменялись ролями: она – пассивная, он – деятельный, неутомимый. Он съездил в Рим, в Министерство внутренних дел. Нанял частного детектива, поговорил с родителями друзей Майо, стал завсегдатаем баров, куда те ходили, расспрашивал управляющих, торговцев наркотой, случайных прохожих.

– Я найду его, Франческа, найду, – повторял он маме, – вот увидишь, обязательно найду.

Не нашел.

Майо растворился в тумане.

Мы так и не выяснили, кололся ли он в тот вечер, и если да, то с кем, и все же знали, что он был под кайфом, ведь он и дня не мог прожить без героина. Его следы затерялись субботним днем: последним, кто его видел, была кассирша кинотеатра, где он смотрел “Предзнаменование”, американский фильм ужасов, первый дневной сеанс.

Я думаю, он пошел в кино один, хотел найти место, чтобы уколоться, или укрыться, или поспать. С тех пор, как он подсел на героин, он ничего не читал и не ходил в кино, словно отупел. Его приметила старушка-кассирша, в пять он вышел из кинотеатра на пьяцца Карбоне. Она узнала его по ремню с металлическими заклепками на фотографии, опубликованной в газетах.

В этом районе было как минимум два места, где торговали наркотой, но никто не признался, что продал ее Майо. Впрочем, также осталось неизвестным, кто продал “дурь” Сандро и Ренато, двум парням, умершим в ту ночь.

Отец встречался с их родителями, показывал им фотографию Майо, но они сказали, что никогда его не видели. Они не знали, завидовать нам или сочувствовать. Да мы и сами не представляли, что лучше – найти тело или продолжать отрицать трагический конец.

Необыкновенная энергия моего отца мало-помалу угасала. Вечером, в день моего последнего экзамена, летним вечером, наполненным липовым ароматом, как и тогда, когда все началось, мы пошли ужинать в ресторан, куда часто ходили все вместе, вчетвером.

Мама пыталась улыбаться, но ей нездоровилось, она почти ничего не говорила. Мы заказали угорь и белое вино, но никто не ел. Отец выпил три бокала вина и тихо заплакал. Было жарко и душно, слезы капали прямо в тарелку. Он не смотрел на нас, сидел неподвижно. Мама обхватила голову руками.

Я подумала тогда, что моя жизнь кончена, я хорошо это помню. И помню, что мне показалось это несправедливым, незаслуженным.

Сколько раз я спрашивала себя потом, почему перед лицом трагедии одни семьи распадаются, а другие – нет. Почему у одних есть силы принять, преодолеть беду, а у других – нет.

Родители Сандро и Ренато тоже потеряли сыновей, а их сестры – братьев. В последнем классе гимназии у моей одноклассницы в автокатастрофе погибла сестра. У мамы другой моей одноклассницы был рак. А у одноклассника умер новорожденный брат, которого он не хотел, потому что ревновал и боялся.

Никто не застрахован от несчастья. Что объединяет семью, когда случается беда? Вера? Взаимная любовь? Доброта, присутствие духа, случай?

А семьи в бедных странах, где дети умирают от голода и болезней? В мире так много боли. Почему одни терпят ее, а другие нет?