«Ласточка моя, я откинулась! Уже лечу, ставь чайник!»

И подпись – «Твоя Ф.К.».

Первой мыслью Любы было: «А-ха-ха, Маринка, очень смешно». Потом она вспомнила, что подружке – сестре по детдомовскому несчастью – государство отвалило квартиру в пригороде (жуткую вообще-то, но все-таки!), а ей, как официально удочеренной – шиш с маслом. И теперь подруженька живет далеким-далеко, и о Любушке даже не вспоминает.

Вторая мысль была: «Что за бред? Кому там, в тюрьме, так весело стало?». И только третья мысль осторожно поинтересовалась у Любиной памяти, нет ли у нее, случайно, еще родственников, кроме тетки.

Память напряглась, припадочно подергалась, вызвав нервный тик на левом – сером с желтой точечкой – глазу Любы, и заявила, что таких сведений в мозгу не содержится. Ни в первой, ни во второй извилине. Порекомендовала обратиться к рассудку. Рассудок, поправив пенсне, задумчиво покусал губы и предложил не мучиться и позвонить тете Клаве. Так Люба и сделала.

Тетя Клава была ее единственной родственницей с тех пор, как в пятилетнем возрасте Люба лишилась родителей. Поначалу девочка про нее даже не знала. Жила себе в детском доме и свято верила, что однажды в скрипучие кованые ворота заедет блестящий белоснежный BMW, из него выйдут мужчина в строгом костюме и женщина в пушистом меховом манто. Любушка выбежала бы к ним, они бы расплакались и рассказали ей, что никто не умер в той аварии, и что все это время они просто искали ее – единственную, любимую, родную – и никак не могли найти. И подружки Любы, повысовывавшись из окон, тоже плакали бы – от умиления – и завидовали. Но время шло, а белый BMW все никак не желал осчастливить сиротку.

На самом деле родителей Люба не помнила. Вообще ничего о своем детстве до детдома не помнила. Да и этот период как-то не особо запечатлелся в ее памяти. А вот визит грузной, безостановочно охающей и причитающей женщины откровенно деревенского вида, запомнился. Любу тогда приодели, причесали, повязав белый бант, и позвали в большой красивый кабинет. Все ребята знали, зачем туда зовут: удочерять-усыновлять. Но Люба до последнего верила, что за ней приехали родители.

Первое время тетю Клаву она ненавидела. От женщины за версту несло деревней, хоть она и жила в городе. Ее доброта и жалостливость бесили Любу. Несколько раз девочка сбегала. Однажды даже вернулась в детдом. Потом привыкла, успокоилась, полюбила простодушную женщину и стала жить дальше. А когда от тети Клавы ушел муж-пьяница, все и вовсе стало хорошо. Ну, нормально, то есть.

- Алло, теть Клава, привет, - привычно оттараторила девушка в трубку, обмахиваясь странным письмом: жара стояла страшная.

- Ой, здравствуй, Любочка! – тут же затрещало на том конце. – А я тут пирожки готовлю! Может, прибежишь?

- Да не, спасиб, - ответила Люба, сразу пресекая все попытки тетки превратить ее в колобка: стройные ножки были, пожалуй, ее единственным настоящим поводом для гордости. – Ты мне лучше вот что скажи: у меня точно родственников других не осталось?

На том конце ненадолго повисла тишина: тетка задумалась.

- Если только дядя Саша, - задумчиво протянула тетя Клава. – Но он, говорят, в Ялте живет.

- А женского пола? – уточнила Люба, покосившись на подпись «Твоя Ф.К.».

- Нет, милая, никого не осталось, - сочувственно протянула тетка. - А почему ты спрашиваешь?

- Да так, письмо какое-то странное пришло, - нахмурилась девушка. – Может, перепутали?

- Что за письмо? Угрожает кто? Денег требует? – тут же оживилась тетка: вдвоем с племянницей они пережили уже не одну подобную атаку – побочный эффект брака с алкоголиком.