Беззвучно охнув, Тьяна отпрянула. Нет, он не мог заметить ее: она не открывала окно, подглядывая через прореху в зарослях винограда. Вероятно, мужчина просто обернулся, проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь разговор. Тьяна пожалела, что не умеет читать по губам. Священник выглядел еще бледнее и несчастнее, чем при виде трупа, из чего она сделала вывод: беседа с одноруким мужчиной давалась служителю нелегко.

– Пэстра, – ободрила себя Тьяна.

Отойдя от окна и спрятав бинокль, она принялась за дело. Для начала удостоверилась, что подкладка не протекла, после чего вывалила вещи в раковину. Перчатки и платок, вконец испорченные, тотчас вернулись в сумочку. Взяв помаду, Тьяна содрогнулась и тоже отправила любимую «Розу юга» на выброс: прикоснуться к губам воском, искупавшимся в крови жениха, было немыслимо. А вот зеркальце, шпильки и духи Тьяна решила спасти: отмыть и забыть, где они побывали. Нестоличная, низкосословная бережливость давала о себе знать: вещи-то хорошие. Особенно флакончик с ароматом дурмана, подаренный Властой.

Подруга-сокружница не интересовалась ядами, но знала вкусы Тьяны. Они нередко проводили вечера за чаем и разговорами. Чаще всего обсуждали других, но иногда переходили на личные темы: Тьяна рассказывала о дедушке, детстве на ферме и любимых растениях, а Власта о младшем брате, тёплом бревенчатом доме на севере и художниках, которыми восхищалась. Брат Власты должен был вот-вот переехать в Вельград, она ждала его, но потом отчего-то перестала упоминать. Тьяна пришла к выводу, что у юноши не получилось покорить столицу.

Когда Тьянин пузырек мечты об академии Старика наполнился маняще-сладкой реальностью, Власта всплакнула, пропала на полдня и вернулась с перламутровым флаконом, перевязанным фиолетовой лентой. Тьяна знала, что это. Еще бы! Духи с дурманом. Дорогие и куда более недоступные, чем конфеты-ракушки. Она не стала отказываться от подарка, который был подруге не по карману. Напротив – выхватила, прижала к себе, сверкнула глазами, и Власта расхохоталась сквозь слезы. Тьяна тотчас нанесла аромат на кожу и, потянув носом, почувствовала теплую летнюю полночь. Пьянящую, цветущую, толкающую на безумства. О, дурман пользовался славой под стать своему имени. На юге, запущенная искусницами, ходила легенда: всякий мужчина, заснувший от запаха дурмана, влюбится в первую женщину, встреченную после пробуждения.

Видят лики, Тьяне пригодилась бы такая способность, но она знала: цветок дарит вовсе не любовь, а спутанность сознания, галлюцинации и нередко смерть.

Щелкнув застежкой, она повесила сумку на тот же кроватный столбик: вроде на виду, но в глаза не бросается. Вечером, когда они с Медовичем (что ж ему надо?) отправятся в город, она избавится от последних улик. Отдавать сумочку в мастерскую Тьяна, конечно, не собиралась. Лучше утопить в глубине залива, подальше от берега, или бросить в костер какого-нибудь бродяги под мостом. Мару, может, и доверяет швеям из «Однажды и навсегда», но Тьяна – нет.

Тщательно смыв кровь с перламутрового флакона, она переложила его в другую сумку – вторую и последнюю, с обтрепанными краями и штопаной подкладкой. Туда же отправились очищенные шпильки и зеркальце. Пузырек с «Кровобегом», после опустошения и промывки, наполнился золотистым маслом душицы. Оглядевшись, Тьяна выдохнула: на этом все.

Сполоснув раковину и поплескав водой в лицо, она взглянула на часы. До первого занятия оставалось всего ничего. Интересно, не отменяет ли учебу из-за гибели Вэла и незнакомой девушки? Внутри, заглушая робкий шепоток совести и сострадания, зазвенело желание: сесть на скамью, разложить перед собой пустые листы, слушать, запоминать и записывать. Впитывать знания. Отравляться тайнами.