Видя его нерешительность, Дани пожала плечами, подошла к раковине, наполнила водой ведро. Она отнесла ведро к столам с мертвецами, вернулась, взяла блокнот, учетный журнал, фонарь и принялась за работу. Она ходила между столами и осматривала тела, быстро оценивая, что ей понадобится, и разговаривая, то ли с ними, то ли сама с собой.

– Нужны рубашка и брюки. И ботинки получше. – Она записала это с легким вздохом, словно понимая, что будет непросто, и тут же двинулась дальше, продолжая называть предметы одежды, которые ей предстояло подыскать, или решая, что сгодится и та одежда, которая уже была на мертвецах. Когда она, сняв перчатки, принялась стаскивать с одного из трупов пальто, Мэлоун рявкнул:

– Господи, Дани, не смейте снимать перчатки!

– Я не звала вас сюда, мистер Мэлоун, – тихо отвечала она, переворачивая труп на бок и пытаясь высвободить пальто. Она явно занималась всем этим не в первый раз, но ей было бы куда легче, если бы он ей помог, а не просто стоял и смотрел.

Он снял пальто, сдернул с крючка халат, нетерпеливыми пальцами завязал тесемки и вместо варежек сунул руки в самые холодные резиновые перчатки, которые ему когда-либо доводилось носить.

– Значит, я теперь снова мистер Мэлоун? – пробурчал он, подходя к ней.

– В такой обстановке мне сложно вести себя непринужденно, – сказала она, но ее голос прозвучал странно. Он повернулся к ней и увидел, что у нее по щекам текут слезы. Неужели это из-за него?

– Вам не стоит снимать перчатки, – виновато сказал он.

– Обычно я их не снимаю, но в них неудобно работать, все выходит гораздо медленнее. К тому же в перчатках я не слышу историй.

– Зачем вам их слышать? – спросил он.

– Потому что… никто другой не станет.

– Вы всегда здесь плачете?

– Нет. Обычно не плачу. – Она шмыгнула носом. Он вытащил из кармана платок – непростая задача для человека, на котором надето так много, – и, словно медбрат, ассистирующий хирургу, промокнул ей щеки. Он не хотел, чтобы она сама утирала себе лицо руками, к которым пристала смерть.

– Так отчего вы расплакались? – спросил он.

– Оттого, что этот бедолага… Иван, его звали Иван… он был влюблен. Его любимая умерла, и он… был рад отправиться следом за ней. Он хотел умереть. Но его любовь к ней осталась здесь.

– Здесь?

– Да, в этой ткани.

– М-м. – Пальто мертвеца – если этот предмет еще можно было именовать пальто – было так сильно перепачкано сажей, что никто ни за что в жизни не угадал бы, какого цвета оно было прежде. Мэлоун убрал свой платок обратно в карман, надеясь, что он ему больше не понадобится.

– Женщину, которую он любил, звали Джоанной, – сказала Дани, чуть повысив голос, словно ей во что бы то ни стало нужно было, чтобы он ей поверил. – У нее… была милая улыбка, а еще она носила на шляпке мак. Такой бумажный цветок, их часто продают прямо на улицах. Он подарил ей его. Когда цветок изнашивался, он всякий раз покупал ей новый.

– Ясно, – сдержанно проронил он, и она, вздохнув, снова взялась за записи. Почерк у нее был изящным, разборчивым, рука скользила по бумаге так, словно Дани подписывала приглашения на прием, а не составляла описания мертвецов. Наконец она отложила блокнот со своими записями и вписала несколько строк в книгу, которую Мэлоун счел официальным реестром.

Он ни о чем не спрашивал – решил, что ему совсем не обязательно знать все в подробностях. Но когда они наконец сняли с «Ивана» его пальто и обрядили в чистые штаны и рубашку, Дани вырвала из своего блокнота верхний листок и сунула мертвецу в нагрудный карман.