— Я не ябеда! И до того, кого вы там трахаете на столе, мне нет никакого дела! Иванова, кажется, уже совершеннолетняя, чтобы ноги перед вами раздвигать!

И это… была самая гневная, самая ядовитая, самая яркая речь Вероники Соболевой. Её самый звёздный час. Такой эйфории как в эту секунду она не испытывала ни-ког-да, а поводы, между прочим, были.

И нет, Егор Иванович не перестал быть её Фебом де Шатопером, он не превратился во врага, но сердце Вероники стало биться больнее, она стала любить мучительно, назло. Светлое чувство стало яростным и страстным, как закипающая в её венах кровь.

Вероника Соболева будто открыла глаза и увидела Егора Ивановича совсем другим. Из принца, саркастичного героя, несущего свет и знания, он превратился в того самого «властного героя», «разница в возрасте», «от ненависти до любви».

И от осознания, что он её ненавидит, прочитанного во взгляде волшебных зелёных глаз (болотные они на самом деле, но сердцу не прикажешь, пусть будут волшебно-зелёными), Вероника будто ещё сильнее его полюбила. Ещё утром она была ванильно-мечтательно влюблена, а теперь… заболела. Ей и страшно было от того, как бьётся сердце и перехватывает дыхание, и плохо было от этих чувств, и ничего поделать она с собой не могла. Хотелось, чтобы однажды эти волшебные глаза (обычные они, господи, Вероника!) посмотрели с любовью и тогда этот взгляд стал бы старой забытой шуткой. Общей шуткой. Их шуткой.

Только вот теперь ни за что она сама к нему не подойдёт.

Помимо сердца у Вероники есть гордость...

Примечание:

*Чемменьшеженщинумылюбим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.

«Евгений Онегин» — А.С.Пушкин

3. ...но отчего ж, мой шевалье, такая слабость духа...*

Роня сидела в столовой и тёрла красные глаза над чашкой чая. День казался тяжёлым, вымученным. Заранее проигранным. И скоро закончится пара, и скоро придут подруги, спросят, что же произошло. Напротив стояла ещё одна чашка с чаем, из неё пила пухлая буфетчица, она же Роню угостила вредным «завтраком студента» и она же сказала, что плакать из-за мужиков — «наша женская доля».

Вот ведь… Роня к этому была не готова.

С тех пор, как Веронике исполнилось четырнадцать, её все любили. Мальчишки уважали за занятия танцами и за то, что не «давала» никому. Девчонки считали «экспертом красоты» и любили за то, что не уводила их парней. Роня рано начала краситься из-за выступлений на конкурсах и старшей сестры, разбиралась во всяких штуках вроде умывалок, масок и сывороток. К восемнадцат, уже могла выходить «в свет» без косметики вообще, потому что достигла наивысшего пилотажа в уходе за собой и о своём теле знала всё.

Волосы — ещё одна гордость. Рыжие, густые, некрашеные. Они всегда были в идеальном состоянии и тот самый первый мальчик, который Роню поцеловал, говорил, что они как у Русалочки. Тот самый мальчик был Рониным кавалером до выпускного, потом они попрощались и стали «бывшими». До того самого мальчик не добрался, потому что отношения были высокими, а он был из религиозной семьи.

Эти двое ходили гулять в парк и возвращались дотемна, а ещё иногда целовались, но не пошло. Не так, как Егор Иванович целовал Иванову в лекционной.

Потом институт, и все любят Веронику. Она танцует, она звезда студии, её возят на конкурсы. Она знает, где чайник в деканате и кто из преподавателей с кем спит. Её подвозит до дома Елена Юрьевна, зав кафедрой, а ещё она, как и многие другие участники всевозможных коллективов института, бывает на «Генеральской даче» у великолепного Глеба Игнатова, ещё одной местной звезды гуманитарных наук.